Просмотр полной версии : О чем молчат...
Прошлое, окутанное новыми мыслями.
О чем молчат...
Посвящено А.Н.
Я помню тот день.
Шел мелкий дождь, делая серую Москву еще темнее и угрюмее. Мы поехали на кладбище. Надо, значит надо. Я ее не знала, я редко о ней думала. Единственная причина, почему мне было жаль ее, я жалела мать, потерявшего первого ребенка. Кладбище... Обитель страдающих душ. Так редко посещаемое ранее, так хорошо знакомое теперь. Там так хочется помолчать, но люди, глупые люди, бояться тишины, особенно там. Они знают, что когда-то больше не смогут говорить, они будут только слушать. И что же они слышат? Всякую чепуху из уст родных и близких, всякий бред, которым они хотят закопать поглубже истинные мысли и чувства.
Я молчу и слушаю. Смотрю по сторонам. Уже давно заброшенные могилы, или наоборот ухоженные, будто шампунем вымытый шелковистый газончик на могиле, отполированные камни с улыбающимися лицами на фотографиях. Все это так пошло, так противно. Кому это нужно? Самолюбию родственников. Разве это теперь нужно усопшему? Вы скажете: ради памяти? Чем надгробие над разлагающимся в деревянном ящике трупом лучше фотографии счастливого человека на письменном столе? Кладбище нужно лишь тем, кому стыдно. Стыдно за то, что они не успели выразить свою любовь к уже бывшему человеку. Их гложет совесть, резко проснувшаяся со стуком молотка, заколачивающего гвозди на крышке гроба, с рыданиями детей и матерей, с тихим сдержанным кашлем отцов, с шарканьем лопат, с гулким и ужасным звуком, с которым гроб достигает дна могилы. Нет-нет-нет. Не хочу. Похороните меня в своих сердцах, а тело отдайте миру, что дал мне жизнь. Не хочу. Быть пленником деревянной тюрьмы. Хочу свободы. Стать прахом - стать пылью. Быть ничем - быть всем. Быть нигде - быть везде. Существовать вечно в облике вечного, а не гнить в коробке на радость червям.
Я помню тот день... Мы поехали к сестре. Я почти ничего о ней не знала. Но видела боль в глазах матери и отца, когда они произносили ее имя. Маленький кусочек земли. Чья-то маленькая, но значимая жизнь. Чья-то вечная память. Кто тогда мог подумать, что года через три-четыре эта земля впитает новые слезы по новой жизни. Новое имя на камне. Новые замученные стыдом и совестью посетители. И все эти новые ненужные никому действия и слова.
Помолчите. Вы же себя не слышите.
Одно мгновение из жизни N.N.
Посвящено всем, кому не верят.
Ему никто не верил. Его романы читало полмира, расхватывали новинки, едва они успевали появиться на прилавках, повсюду звучало его имя. В каком-то популярном телешоу ему дали звание "Сказочника столетия". Сказочник?! Они ему не верили. Люди мечтали о его жизни. Им представлялась роскошь, красота и счастье, окружавшие его. А на самом деле была одна лишь головная боль. Он так устал, устал кричать правду, которую все равно принимали за ложь. Это равносильно пыткам, где "испанский сапог" заставит говорить даже Геркулеса, но злому палачу не нужна такая правда, у него она своя, и пытки продолжатся до тех пор, пока он ее не услышит.
Ему никто не верил. А он - тоже мне, герой - не сдавался. И тут появилась Она, такая чистая, такая светлая. И протянула руку. Спасительную руку ангела. Она сказала молчать, и он молчал, медленно утопая в ее огромных синих глазах. Он так волновался, когда она на секунду прикрывала их, боялся больше не увидеть, боялся перестать тонуть...
______________
"17 августа 2046 года.
Газета "О чем не молчат".
Наш непревзойденный "Сказочник столетия" вчера впервые вышел из дома, где в одиночестве просидел больше двух месяцев. Весь мир замер в ожидании нового романа, нового шедевра, но, увы, как оказалось, ничего N.N. не написал. Чем же он занимался два месяца, находясь в полном одиночестве? Общался со своими лучшими друзьями: феями, гномами и эльфами? Или может у него новая пассия? Взять интервью у сумасшедшего гения в ближайшее время не получится, поэтому остается лишь гадать, что же с ним на этот раз."
______________
Его уже давно привлекала эта вывеска: "Жизнь по обмену". Она, обладательница этих синих прекрасных глаз, сказала ему пойти туда и отдать любому своему поклоннику жизнь великого сказочника. Так он и поступит.
______________
Яркий свет. В голове пусто, будто вымели все мысли, как какой-то ненужный мусор. Сладкий женский голос пытается прорваться сквозь пелену густого тумана, защищающего эту пустоту.
- Евгений! Евгений, откройте глаза!
Евгений? Кто это? Наверное, я. Глаза...как же они открываются... Свет стал еще ярче. Постепенно из общей белой массы стал выделяться потолок, стены и халат девушки, нагнувшейся над кроватью.
- Вот и славненько. Теперь один укольчик - и ваша жизнь станет действительно вашей.
Какие странные слова. И почему я, собственно, здесь? Кто я вообще такой? Почему я ничего не пом...Ой!
Укол был довольно болезненным. В голове помутнело. На одну секунду будто выключили свет, а потом резко включили. Частыми вспышками в голове начали проноситься мысли, воспоминания, картинки из чьей-то жизни... Моей жизни! Вот я, Капустин Евгений Петрович. Вот семья моя. Вот я окончил школу, Горный институт в Москве. Вот я уехал. Живу один в маленькой квартирке где-то на Урале. Вот я читаю книгу N.N. Да я поклонник его творчества, оказывается. Ну да, парень замечательно пишет сказки. Прямо верить в них хочется. И тут вспышка, затмевающая все остальные. Глаза... Огромные синие глаза. Так и хочется в них смотреть, не отрываясь. И тонуть... Они улыбаются мне, или это не я... И они закрываются, навсегда.
- Евгений? Вы тут?
Я открыл глаза, увидел улыбку медсестры, кивнул и поднялся. В голове до сих пор копошились, укладываясь по своим местам, воспоминания. И только одно тихо стояло на месте и никуда не двигалось. Закрытые глаза, которые уже никогда не откроются.
Жизнь души.
Так хочется убить. Окунуть пальцы в теплую, еще живую кровь, почувствовать солоноватый привкус железа во рту, увидеть корчащуюся в собственных жидкостях и фекалиях существо. Испытать неимоверную радость освободителя. Освободителя чистой, невинной души из грязного, грешного тела. Что такое тело? Набор костей, мяса и красного морса, благодаря которому мы живем. Тело зависимо ото всего, что его окружает. Оно слабо, поэтому никчемно. А душа. Она так прекрасна, так легка и непринужденна. Как птица, пойманная в клетку, далеко не золотую причем. Ее хочется освободить, выпустить на волю, навстречу вечности и счастью. Душа и тело. Красавица и чудовище. Не понимаю я эту историю. Быть пленницей косматого зверя, а потом еще и влюбиться в это страшилище.
Вы говорите: жизнь прекрасна? Так сделаем ее еще краше! Пусть живут только легкие души, заполняя мир своей прозрачной красотой.
Между пальцев мелькает маленький ножик, купленный недавно в антикварной лавке. На деревянной ручке вырезано одно слово: "Animus". Лезвие тоньше листа бумаги. Тут оно взметнулось вверх и сладкая боль наполнила мозг, который от шока не сразу отправил импульс к горлу. Кровь, море крови залило грудь, руки, пальцы. Живительная влага освобождалась из тела. Это душа. Душа рвалась наружу. Кровь во рту. Сладкий вкус смерти. Нет-нет. Жизни! Которую я дарю тебе, душа!
Смерть убогого тела. Это сделал я. Это я...
В гостях у мементомористов.
(отрывок из романа "Вестники смерти")
- Мы всегда помним о смерти, в этом нет никакой тайны или сложности.
- Memento mori... - прошептал Макс.
- Да-да! Именно так! Мы помним, что в любой момент можем умереть. Смерть случайна. Никто не застрахован. Мы наслаждаемся каждой секундой. Мы счастливы. И мы достигли своего. Мои ученики часто попадают в ситуации...несчастные случаи, когда являются, чуть ли не единственными выжившими.
- Вы не понимаете? Смерть просто играется с вами. Вы обманываете не ее, а себя. Ей интересно, как долго продержится эта кучка идиотов. Эдакий эксперимента; а вы в нем подопытные кролики! - воскликнула Аби.
- Ну и что с того? Эта игра дает нам лишние секунды, минуты, часы, дни и годы жизни. Наша жизнь - игра, по сути, игра в смерть. А мы просто учим смирению, принятию сего факта.
- Ха-ха! Значит, вы не удивитесь и не испугаетесь, если мы вас сейчас всех убьем. А будете ли вы сопротивляться? - оживился Макс.
- Нет. А смысл? Если нам суждено умереть сейчас и от вашей руки, значит так и будет, значит, используя ваши мысли, смерть закончила "эксперимент", ей надоела эта игра.
- Макс, успокойся. Зачем отбирать у смерти такую яркую игрушку? Мне бы тоже было интересно понаблюдать за этими психами, смирившихся с неизбежным. Хорошо, что таких людей мало, а то человечество скоро бы вымерло.
- А вы? Вы разве не смирились? Прислужники смерти, ее дыхание... У вас нет своей жизни, у вас есть только чужая смерть. Какой ты видишь свое бытие через пять-десять лет? Что изменится? Ничего. Ты не сможешь свернуть с этого пути. Ты смирилась со своей судьбой, с выбором смерти тебя в слуги. Мы же свободны, по крайней мере считаем себя такими, тогда как ты знаешь, что ты раб. И мы живем для себя. Таково наше счастье.
Claudia, лол
В голове до сих пор копошились, укладываясь по своим местам, воспоминания. глаза-то как раз на месте)))
спасибо за замечание. займусь)
Где Ник? (Where is Nick?)
Посвящено Нику
Ник был первым, с кем я познакомилась у поезда, что шел в Эдинбург. Он слонялся по платформе, разинув рот и осматривая все вокруг. Детское выражение его лица меня умиляло. Я не выдержала и обратилась к нему первой:
- Привет. В Эдинбург?
- А-а-а? - Испуганно посмотрев на меня, протянул он. - А...да. В Шотландию.
- Откуда ты?
- Со Штатов, из Лас-Вегаса, ты?
- Из Москвы, той, что в России, - уточнила я.
- А-а-а, холодная зима и водка? - в первый раз улыбнулся юный американец.
- Ну да, ну да.
В этот момент подошел наш гид и начал отмечать в своем списке присутствующих. Пока мы разговаривали с Ником (как он потом представился), к нам подошли еще бразилец Андре и парень, откуда-то из Индонезии, Ивандер. Мы с ними быстро нашли общий язык и болтали все время, пока нас не позвали в поезд. Тут я поняла, что потеряла Ника.
- Где Ник? - оглядываясь, спросила я нашего гида.
- Кто? - подняв брови, посмотрел на меня этот рыжий курносый шотландец, заглянул в список, нахмурился и ответил, - ах, не волнуйтесь, он найдется сам.
Я пробралась в вагон, ища глазами свое место. Гид был прав: Ник уже сидел и отчужденно смотрел в окно. Рядом размещались Андре и Ивандер. Сев напротив Ника, я хотела с ним заговорить, но тут подошел наш шотландец и отозвал на минутку двух наших соседей. Пока они там шептались, я спросила у Ника, почему он не общается с остальными.
- Да ну их... Мне и одному неплохо... Привык уже.
Во время всего нашего пути в Эдинбург, он практически не говорил. Только иногда отвечал на мои вопросы и то, если его не перебивал Андре или индонезиец, вдруг решивший, что вопрос относится к нему. Ник не обижался, а всего лишь часто и обреченно вздыхал.
В самом городе наша четверка была неразлучна. Хотя Ник постоянно то отставал, то наоборот убегал вперед, почти не участвую в разговоре, ибо его слова все равно редко слушали и то, если я акцентировала на его фразах всеобщее внимание. Иногда, увлеченная окружающей меня красотой Шотландии и интересными разговорами с людьми из разных уголков Земли, я теряла из вида моего американского друга, и наиболее частым вопросом дня стал: "Где Ник?" Обычно на него отвечали либо удивленными взглядами, либо грустными улыбками и "Скоро найдется сам". Я не могла понять такого отношения к этому милому и остроумному парню. Вроде бы он всех интересовал, потому что меня постоянно распрашивали о нем, но лично с Ником будто боялись заговорить.
Так и прошли три сказочных дня на севере Великобритании. С головой, заполненной новой информацией, и с фотоаппаратом, пополнивший свою память сотней-другой цветных картинок, я возвращалась в Лондон. Мы вчетвером договорились встретиться в городе на неделе. Трафальгарская площадь, под памятником Нельсона, 18.00.
В суете выходивших из поезда я опять потеряла Ника.
_______________
- Где Ник? - спросила я после пятнадцати минут ожидания на Трафальгарской площади.
- Он не придет.
- Ну почему? Мы же договорились.
- Я тебе точно говорю - он не придет.
- Давайте еще хотя бы пять минут подождем? - взмолилась я.
Но Ник так и не появился.
_______________
- Как ты думаешь, почему Ник тогда не пришел?
Мы с Андре сидели в пабе. Это был его последний день в Лондоне, и я приехала в центр попрощаться. Как невыносимо быстро летит время с хорошими людьми. Как трудно с ними расставаться. Будто отрываешь частичку себя и понимаешь, что скорее всего больше никогда не получишь ее обратно.
- Потому что он больше не был нужен тебе, - ответил Андре на мой вопрос.
Я удивленно округлила глаза. Бразилец вздохнул и продолжил:
- Ты придумала Ника, потому что боялась, была одинока, тебе нужен был кто-то для поддержки, для начала. Это твое первое самостоятельное путешествие в большой мир, за пределами...кхм...
- Психушки. Откуда ты...? Ха, так вот о чем вы там шептались в поезде с гидом. Я думала, все позади. Я думала, я здорова, - я чуть ли не плакала.
- Ты здорова! - воскликнул Андре, торопясь предотвратить потоп, что я собиралась устроить. - Ты ведь больше не видела Ника? Он больше не нужен тебе. Они, все остальные, придуманные тобой друзья не нужны тебе, потому что ты нашла нас, настоящих. Ты молодец, - Андре улыбнулся, и мы еще долго просидели в пабе, пока он не поднялся, чтобы попрощаться со мной.
Проводим его до выхода, я вернулась за столик, села и стала думать о его словах. Неужели он прав и я выздоровела? Неужели я теперь "нормальная" и могу наконец-то навсегда покинуть стены психбольницы? Ах, как жалко, что уже все разъехались. А мне еще неделю бродить по Лондону. Одной. В одиночестве. Опять. Сама с собой. Нет, нет и нет! Мне не страшно. Живут же люди в одиночестве...
- Но ты не такая, как остальные люди, - сказал Ник, присаживаясь с довольной улыбкой напротив меня.
А-36
"Родители опять ругались. Они закрылись в спальне, будто дверь могла приглушить их крики. Да, ор не взрывал барабанные перепонки, но все же я слышал каждое их слово. Отец опять напился, а мать в алфавитном порядке перечисляла всех тварей божьих, которые могут вонять, источать зло, быть неблагородными и тому подобное. А я сидел и ждал, когда же все закончится, и я смогу пойти смотреть новый сезон Южного Парка. И тут я услышал что-то более громкое, чем бас отца. Выстрел? Потом крик о помощи, еще выстрел. Прошла минута, другая...Тишина... Я решился приоткрыть дверь спальни. На полу лежали два трупа и пистолет. Потом я много раз прокручивал тот день в голове и пытался представить, как все было, и что я чувствовал. А я ничего не чувствовал. Внутри было тихо, как и в комнате с двумя трупами. Я решил сбежать. Я не хотел никаких приемных родителей, детских домов, монастырей или куда там еще могли меня запихнуть. Я хотел сам устроить себе жизнь, прославиться, разбогатеть... Ну, знаете, как во всех этих американских фильмах, где бедный сирота становится великим музыкантом. Мне было десять лет...
У меня получилось. Я сбежал и скитался около двух месяцев. Как крыса, только потребности чуть больше. Но меня нашли. Все-таки беспризорные дети бросаются в глаза, особенно если они питаются из мусорок одного ресторана. Кто-то из персонала меня сдал. Когда меня схватили, я визжал, кусался, пытался вырваться, а потом мне резко стало все равно, и я успокоился. Меня посадили в машину, куда-то везли час-два, а может и дольше, не помню точно - я уснул. Думаю, они меня чем-то усыпили, так как я не помню, как оказался в чистенькой беленькой пижамке лежащим в такой же сияющей от чистоты кровати. Потом мило улыбающаяся женщина принесла обед...или ужин. В палате не было окон, только стены. Сначала я подумал, что попал в псих-больницу. Примерно так выглядели карцеры в фильмах. Таким образом я просидел-пролежал в комнате черт знает сколько еще часов-дней.
Потом была моя первая вылазка. Пришел какой-то китаец в белом халате, прищурился, хотя, наверное, это у него такая улыбка, и пригласил пройти с ним. Снаружи был коридор со множеством дверей, скорее всего такие же камеры, как мои. Меня вели минут пять по коридорам и лестницами, пока мы не вышли в огромный зал. Повсюду сновали люди в белых халатах и дети, куча детей сидели за столами либо лежали на кроватях. Вокруг них копошились стайки врачей, или кто они там... Китаец начал задавать мне вопросы... Про мою семью, дом, знакомых. Я отвечал, а он делал заметки в своем блокноте.
Сейчас я сижу в своей палате. Сосед по комнате передал мне в щель за кроватью диктофон. Сказал, что записывает истории жизни всех, до кого сможет добраться. А мне что? Все равно делать нечего. Ох, опять этот китаец. Пора идти. Шшшшшшшшшшшшш...
- Ты проверил мальчишку? Точно никто его не хватится?
- Все чисто, миледи. Можем приступать к анализам, а завтра введем первую дозу. Вы хотите начать тестирование продукта А-36?
- Да, и чем скорее, тем лучше. Подготовьте мальчика, завтра начнем.
Шшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшш..."
На этом запись заканчивалась. Полутемный кабинет погрузился в тишину.
- Расскажите еще раз, как этот диктофон попал к вам? - уставший, но суровый женский голос прервал молчание.
- Я работаю в прачечной детского дома Сен-Фарма. Я никогда не видел детей, которым стираю одежду, да и никто из персонала их не видал. Только иногда, когда привозили новичков. Но никогда мы не замечали, чтобы оттуда кто-то выходил, - маленький мужчина, склонившийся над столом, поднял голову и посмотрел в глаза детектива. - А вчера в одной из пижамок я нашел это. Дюжина детских голосков, не понимающих что к чему. Детектив Тэтчетт, я просто не мог это оставить просто так. У меня у самого пара ребятишек только в школу пошли, - свидетель снова уронил голову.
- Я займусь расследованием, мистер Торрес. А пока, думаю, вам лучше вернуться на работу и держать нас в курсе событий. Если появится что-то, о чем вы хотели бы еще рассказать, мой номер вам известен, - Тэтчетт поднялась и проводила напуганного мужчину до двери кабинета. Потом вернулась к столу и нажала кнопку на диктофоне.
______________________
- Я хотела бы поговорить с начальницей детского дома, мы с ней договорились о встрече на сегодня, - детектив Тэтчетт стояла на пороге серого здания, похожего больше на тюрьму, чем на место, где заботятся о сиротах. Охранник проверил какие-то свои записи:
- Мисс Тэтчетт?
- Да, это я.
- Проходите. Шестой этаж, вторая дверь налево.
- Спасибо, - детектив прошла мимо отошедшего в сторону охранника. Внутри не было ни намека на присутствие здесь детей. Лифт. Кнопка шестого этажа. Девушка попыталась нажать на пятый, но панель запросила код. Зачем такие меры предосторожности? Шестой этаж, вторая дверь налево. Табличка на двери: "Доктор Маргарет Серройн". Тэтчетт постучалась.
- Войдите! - звонкий голос позвал из глубины комнаты. Детектив увидела красивую молодую женщину с густыми черными волосами, стоявшую лицом к окну. - Присаживайтесь, Мэг. Ведь вы не против, если я буду вас так называть? - это был скорее риторический вопрос. Было видно, что доктор редко принимала возражения.
- Конечно, доктор Серройн...
- Просто Маргарет, дорогая. Мы две молодые девушки, к чему такие формальности? - подмигнула ей доктор. - Хотите чаю? - спросила она, уже наливая вторую чашку.
- Спасибо...Маргарет, - Мэг немного скривилась, будто от боли, но после изобразила что-то вроде приятной улыбки. - Вы знаете, зачем я пришла?
- Надеялась услышать это от вас.
- Мне поступила запись...ммм...детей. И там был отрывок из очень странного разговора. Судя по всему, это были вы, доктор. И содержание было весьма странным. Поэтому я хотела бы посмотреть на детей, если можно.
Улыбка на лице Маргарет изменилась, она стала злобной, ехидной, но все же милой.
- Боюсь, что нельзя. Мне очень жаль, Мэг. Но все, что происходит в этом здании, защищается нашим правительством. И ни вы, ни какой-либо другой обычный детектив-полицейский не можете просто зайти и посмотреть.
В дверь постучали и вошел китаец в белом халате. Мэг сразу вспомнила слова мальчика с записи. Не заметив гостью, вошедший обратился к доктору Серройн:
- Миледи, ребенок... - Но запнулся, наконец увидев Мэг. - Доктор, вас ждут.
- Вы меня простите, дорогая, но дела-дела. Если вам больше нечего мне сказать, то я пойду, - заспешила Маргарет.
- Да-да, конечно. Спасибо, что уделили мне время, - детектив встала и вышла из кабинета.
_______________________
- Где я? Что вы со мной делаете?! - стараясь не паниковать, спросила Мэг у человека в маске, усаживавшего ее в кресло. Она была связана по рукам и ногам, а голова раскалывалась. Да, ей что-то вкололи тогда в такси. А потом...что было потом. Наверное, она отрубилась. Маска ей не ответила, только напевала ту песенку, которая уже неделю вертелась в голове детектива, колыбельная, которую она слышала на записи одного ребенка.
- Вам говорили забыть об этом деле? Вас предупреждали, а вы, дорогая моя, не послушались, - Мэг услышала женский голос за спиной.
- Я не из тех, кто бежит от правды...- прорычала она.
- Вы из тех, кто подрывается на мине, когда у вас в руках точный план, где указано, как она расположена.
Да, ее предупреждали. В тот же день, когда она впервые ходила в детдом, шеф подошел к ней и сказал, что дело закрыто. Он не выслушал ее, бросил на стол папку с новым делом и ушел. А она не могла...Детские голоса жили у нее в мозге и не хотели его покидать. Мэг продолжала копать...рыть себе яму. Еще неделю она следила за детским домом, наводила всевозможные справки по доктору Серройн и тому, чем она занималась с детьми. Как оказалось, Маргарет была заслуженным профессором химии и защитила диссертацию по особо опасным инфекциям десять лет назад. У нее был свой штаб ученых, которые помогали ей разрабатывать новые препараты. Особое внимание уделялось вечной молодости и оружию. Мэг уже была готова написать отчет шефу и просить открыть дело заново, но... Тем вечером в такси ее уже ждала Маска.
- Простите, Мэг, но информация такого рода не для ваших слишком правильных и неподкупных мозгов. Вы должны меня понять... Вы микроб в нашем организме. А я не люблю грязь. Мистер Ли, зовите Сэмми.
Впереди открылась дверь. Фигура хрупкого мальчишки выступила из потока света.
- Вколи ему А-36, - приказала доктор Серройн. - Полную дозу.
Человек в маске подошел к мальчику. В его руке был шприц. Сделав укол, он шепнул что-то на ухо парнишке. Тот стал подходить к Мэг. Детектив спокойно смотрела на приближающегося к ней ребенка. Что он мог ей сделать?
- Поцелуй тетю Мэг в щечку, мой хороший. Ты ведь хочешь сказать спасибо за то, что она навестила тебя? - слишком уж ласково проворковала сзади Маргарет.
Сэмми уже стоял вплотную к креслу Мэг. Он наклонился к ней, и она заглянула в его будто безжизненные, стеклянные глаза.
- Кто ты? - успела выдохнуть она, прежде чем ледяные губы ребенка коснулись ее щеки. По телу пробежала дрожь. Минуту ничего не происходило. А потом...потом она умерла. Мгновенно. Ее сердце перестало биться, и все тело обмякло.
- Замечательно... Дайте мой журнал, мистер Ли, - попросила доктор Серройн и поставила на листе под названием А-36 галочку напротив записи "Удачный опыт на людях".
бедный Сэмми)))))
Можно было бы назвать поцелуй смерти, но тогда это раскрывало бы всю суть сразу, что не всегда хорошо. Клоди..спасибо что растолковала заранее))))
а вообще не ну я конечно не пейсательский критик, но раз уж чёнить пишу, то напишу... короч как по мне так идея хорошая, а атмосферы маловато.. ну вот вобщем я незнаю, может больше подробностей нада, или слова более критичные и меткие выбирать, но надо тему глубже раскрывать, имхо конечно..
Сбежавший
- Опять сидишь в одиночестве?
- Почему же? Вокруг вон сколько людей.
- Ну-ну. Только люди там, а ты тут, подчеркиваю, в одиночестве.
- Неправда. Ты со мной.
- Да уж, приятная компания, чего уж там. Лучше поболтать с тем, из-за кого тебя несколько лет держали в психушке, так что ли? Сколько? Лет десять?
- Девять...
- Ах да. Ты же вылечился. То есть Они выбили всю дурь из тебя зарядами тока и, напичкав таблетками, со спокойной совестью отпустили. Смотри, какая цыпочка строит тебе глазки. Ей на вид лет двадцать, а то и девятнадцать. О-ох, какая бесстыдница, юбочка короткая, а ножки-то расставила. Ух-ты, бельишко красное! Твое любимое.
- Нет...твое любимое.
- Слух, голубчик, тебе надо наладить жизнь. А я уйду в сторонку, а потом и вовсе покину тебя, убежусь только, что у тебя все пучком.
- Уйдешь, говоришь?
- Честное слово. Зуб даю. Руку на отсечение. Чего там еще... Да поднимай ты уже свою задницу, Эд! Девушка начинает скучать и поглядывать на мужиков, посимпатичнее тебя.
Эдик неуверенно встал и подошел к барной стойке, у которой сидела хрупкая девушка. Он откашлялся и выпалил:
- Здрасте.
Видимо, это вышло слишком громко, потому что девушка чуть не упала с сиденья.
- Ох, это вы. А я уж думала, вы никогда не подойдете. Любовь, - сказала она, протянув тонкую руку с нарощенными длинными ногтями. Эд заторможенно рассматривал руку.
- Любовь?
- Да, имя такое. Любой еще звать можно, - девушка явно начинала сердиться.
- Ах, имя! Я Эдик, Эд. Очень приятно, - он наконец легонько пожал ручку Любы, будто боялся сломать ее хрупкие пальчики.
- Ну, что? Я тут в отеле неподалеку комнатку снимаю... - бросила на него томный взгляд Любовь.
- Э-э-э...ну-у...- Эд немного опешил от такого поворота событий, но потом, решив "была не была", подмигнул девушке. - Веди...крошка, - последнее слово далось ему с трудом. Но он решил, раз играть плохого мальчика, так до конца.
Девушка одной рукой забрала со стойки сумочку, а другой приобняла Эда за плечи и подтолкнула в направлении выхода.
Через десять минут они уже страстно целовались на кровати внушительных размеров. На Любе еще оставалось красное белье, но она явно в течение следующих минут собиралась от него избавиться.
Она такая вкусная...Я просто не могу больше сдерживать себя.
- Ты обещал уйти! - Эд резко вскочил с кровати. Девушка испуганно смотрела на него:
- Что такое? Куда уйти? О чем ты?
Пусти меня... Не сопротивляйся. Ты знаешь, я сильнее.
- Нет! Ты не сделаешь это! - крикнул Эд и метнулся в сторону ванной. Закрыв за собой дверь, он склонился над раковиной и посмотрелся в зеркало. На лбу выступили холодные капли пота, зрачки расширились, вены на висках пульсировали. Глаза отражали страх.
Я же все равно добьюсь своего, Эд.
Парень взвыл. Жуткая боль разрывала голову. В это время Люба вышла из оцепенения и тарабанила в дверь ванной.
- А эта девчонка беспокоится за тебя, - отражение уже было другим. В глазах не осталось ни капли страха, только голод, и какая-то звериная ухмылка на лице.
Не-е-ет! Не тронь ее! Слышишь?!
- Прости, малыш. Такова моя натура. Я честно пытался завязать. Ну, ты и сам видел. Но как-то не выходит. Может нам стоило еще на пару лет задержаться в психушке, что скажешь? - хитро улыбнулся преобразившийся Эд и полез правой рукой в карман брюк.
- Вах...да ты сохранил наш..мой ножик, - в его руке был маленький перочинный нож с тонким и блестящим лезвием. - Я думал, мы его потеряли.
- Эдик! Все в порядке?
- Не волнуйся, дорогая, я сейчас выйду, и все будет хорошо. Мне уже намного лучше, - Эд подмигнул своему отражению и открыл дверь.
- Эдик...- Люба смотрела на него, не зная, что сказать.
- Ты прекрасна, - он наклонился к ней, вдыхая аромат ее шелковистых волос, немного пропитавшихся сигаретным дымом. Тут она увидела в отражении нож, который Эд держал за спиной. Девушка попыталась оттолкнуться, но Эд уже крепко держал ее одной рукой, а другой нежно убирал мягкие локоны волос с шеи.
- Детка, ты не представляешь, как будет красиво, - прохрипел он ей на ухо.
Вдруг его всего свело судорогой, и он резко толкнул девушку от себя. Не в силах устоять на дрожащих ногах, Люба плюхнулась на кровать. Круглыми от ужаса глазами она наблюдала за Эдом и не была в состоянии ни шевельнуться, ни крикнуть. С парнем творилось нечто странное. Он будто корчился от боли, пытался совладать с телом, контроль над которым терял.
- Не-е-е, брат, уж я-то закончу начатое, - зло прошипел он и двинулся на Любу. Эд занес руку с ножом для удара. Девушка видела только его глаза, постоянно меняющиеся: то в них плясали бесы, бушевала ярость, то в них пробегал страх, смешанный с болью.
________________
- Ты слышал? Кто-то кричал.
- Ага, что-то было, точно.
В коридоре гостиницы стояли два парня-уборщика. Они переглянулись и направились к двери номера, откуда, по их мнению, донесся крик женщины. Они постучали, но никто не отвечал.
- Ну что? Откроем?
- Э-э..ну давай. Вдруг что серьезное.
Внутри стояла тишина. Шторы были задернуты. Комнату освещала только узкая полоска света из приоткрытой двери ванной. Один из только что вошедших зажег лампу.
- Твою ж налево! - вскрикнули они практически одновременно.
На огромной кровати лежала девушка, практически раздетая, в одном красном нижнем белье. По ее бледной коже текли ручейки крови...крови из перерезанного горла парня, что лежал на ней. Девушка приоткрыла глаза, повернула голову в сторону онемевших от шока уборщиков, выдавила "Они...он сам" и снова потеряла сознание. В руке мертвого парня был перочинный нож с гравировкой: "Эдику от Эда".
ммм, как-то незаконченно, по-моему
Она будет ждать.
Он ушел. Он не обещал вернуться. Просто взял и ушел. А она знала, что на его место никто не придет. Но не держала. Потому что ничего не могла ему дать, дать причину остаться. Вот если бы можно было отключить мысли. Закопать их поглубже до лучших времен. Если бы все было так просто. Если бы она была другая. Но она не могла. И он не мог. Поэтому выход был один - уйти. Может, оно и к лучшему. Но почему тогда она чувствует вину, и это чувство грызет ее изнутри. Так сильно, так больно, что она судорожно хватается за карандаш и пытается писать.
Может, стоило бороться. Но она устала, так устала. Ей хотелось лечь на течение какой-либо спокойной реки и тихо плыть вместе с опавшими листьями, сломанными ветками, треснувшим льдом и чьим-то карандашом, уже почти тупым, а рядом листы бумаги со словами, которые уже практически невозможно прочитать. Возможно, эти листы были способны сделать человека счастливым, но сейчас они всего лишь плыли и постепенно растворялись в воде. Река плавно перетекала в небо, где солнце скрылось за луной и отказывалось выходить. Его защищало войско звезд, обезоруживая своим слепящим светом. Ей оставалось только молить солнце выйти и сжечь ее в своем небесном счастье. Она хотела исчезнуть в яркой огненной вспышке. Это ведь так красиво. Все будут любоваться ей, все заметят ее, пусть через секунду от нее останется только пыль, но то мгновение будет принадлежать ей. Однако, солнце так и не вышло. Оно лишь еще больше укуталось в тучи вместе с луной и звездами.
Тогда пошел дождь. Слезы не заметны во время дождя, тогда какой смысл в них? Она побежала, отталкиваясь от капель, пытаясь подняться все выше, падая вниз. Но она не успела. Оказалась на земле, по колени в луже. И тогда она остановилась. Больше некуда было бежать. Она осталась стоять одна посередине лужи. Дождь закончился, но на воде продолжали появляться круги от капель. Теперь уже можно было плакать. Это хотя бы было красиво. Танец кругов. Маленький. Больше. Еще больше. А потом новый, и он тоже растет, пока не разорвется нить, окаймляющая его.
Она снова легла. Вода заполняла ее легкие, но она продолжала дышать, пока места для воздуха не осталось. Он не узнает о том, что она ушла. Он уже будет далеко, а она еще дальше. Но они еще встретятся, потому что она верит и ждет.
Музыка сердца.
Пролетая глазами среди тысячи бьющихся сердец, мы можем остановиться на мгновение на одном, двух, ну, максимум трех из них. Остальные же так и пронесутся мимо. Эти же, "избранные", задержатся в нашей памяти, пусть ненадолго. Потом мысли закружатся в вихре новых чувств, эмоций, стука своего сердца, которое пытается сопротивляться и не позволить себе биться в унисон с окружающим его миром. Но оно не может вырваться из общего звучания этого оркестра, поэтому единственный путь - это хотя бы создать достойный дуэт, чтобы с ним сбежать из-под палочки дирижера и создавать свою музыку, свой ритм и такт, воплощая свои чувства и мысли. Но нам всегда мало, и мы жаждем новых впечатлений. Вот так в ваш дуэт прокрадывается чужое сердце, и получается уже трио. Рождается более бурная музыка, быстрый и чем-то жестокий ритм. Кто-то начинает сбиваться, и тогда его прогоняют, либо же расходятся все и возвращаются в оркестр, в поисках нового сердца.
Тонкое и образное отображение чувств,образов рисует в воображении четкую картину происходящего... трогоет, в некоторых моментах сильнее...
Особенно понравилось "Она будет ждать".
В "Сбежавшим", по-моему, автор дает свободу воображению читателя, заставляя задуматься над прочитанным, проанализировав основную идею сочинения.
В целом, мне нравится. В произведениях чувствуется оригинальность писателя, его тонкий подход...
Мусорный кокон
Я бегу, отталкиваясь взглядом от сотни, тысячи, миллиона лиц, пар глаз, врезаясь в опущенные веки, в козырьки кепок, в темные очки, спотыкаясь об отражения страха, ненависти, злости, уныния, грусти, неопределенности, безысходности, отчужденности. Я пугаюсь и отталкиваюсь руками от их вялых душ, перебираю быстро ногами, будто пытаясь плыть в воздухе, помогаю себе этим личным моторчиком. Мне не хватает только пропеллера, чтобы взлететь выше, дальше от этих лиц. Я не хочу, не желаю быть похожей на них. Но, возможно, кто-то думает то же самое и обо мне.
Меня подобрали, когда я валялась, никому не нужная, на обочине счастья. Меня подобрали, потому что я улыбалась серости, превращая ее в желтую палитру солнечных лучей. Радость затуманила мой серо-зеленый взор, и не было ничего, кроме этого беззаботного чувства. И это было скучно. Я боюсь постоянства. Это как ехать по бесконечной техасской трассе: солнце, песок, не хватает только моря. Хотя даже наличие моря ничего не изменило бы. Сколько можно протянуть, лениво валяясь на лежаке и созерцая из-под полуприкрытых век передвижения морских волн? Наврядли я выдержу даже день. Под вечер сорвусь и побегу на новое место, к новым людям, за новыми впечатлениями. Так вот, мне стало скучно. Я хотела вспорхнуть как бабочка и улететь на другой цветок. Но как я могла обидеть, бросить этот? Я обещала не забывать, но мне не хотели верить. И тогда меня выбросили. Как мусор. Снова отодвинули на обочину, поставили на тонкую грань серости и жизни, туда, где была не совсем тень, но и не совсем свет. Полутень? Нет. Я скажу: полусвет.
А может я сама выбросилась? Когда я начала растить новые крылья для полета, это не оставалось незамеченным. Меня морально готовили к тому, что будет, напоминая каждую минуту, что я всего лишь бывший мусор и всего чуть-чуть отделяет меня от момента, когда я вернусь в свое изначальное состояние.
Вот я стою. Большой полупрозрачный мусорный мешок. Но что-то внутри меня светится и рвется наружу. Может, меня кто-то опять подберет и опять выбросит. И пройдет еще очень много времени, прежде чем кто-то один поймет, что это не мусорный мешок, а кокон, и надо всего лишь немного подождать... А потом свет станет ярче, какон станет тоньше, и я разорву своими тоненькими лапками волокна, отряхну новенькие крылья и полечу к солнцу, взяв этого понимающего и терпеливого человечка с собой.
Меня уже невозможно будет выбросить - держать буду я.
Ты очeнь красиво пишeшь.... Очeнь нравится..
Цвет любви
- Пульс есть. Он дышит. Наверное, просто отключился. Есть сломанные кости? Нет? Отлично. Скорее! Принесите воды! Он приходит в себя!
Илья открыл глаза и тут же зажмурился. Белизна комнаты просто обжигала.
- Очки! Я же еще давно просил держать в кабинете темные очки! – снова озабоченно прокричал этот голос.
На нос Ильи что-то нацепили. Он снова попробовал открыть глаза. Теперь было намного лучше. Через темные линзы можно было осмотреть комнату, не боясь ослепнуть.
Он лежал на обычной кушетке, над ним склонился человек в защитном костюме и в чем-то наподобие кислородной маски. Хотя человеком его назвать было трудно. Четко по центру его лба располагался большой глаз, кожа шла какими-то разноцветными пятнами, остальные части тела скрывали маска и костюм. Но все равно было заметно, что его пропорции также не совпадали с человеческими: шея раза в два длиннее, руки практически достигали икр ног, невероятно узкие плечи, будто шея сразу переходила в туловище.
- Как вы себя чувствуете? – обратилось существо к Илье.
- Голова… - протянул он.
- Болит? Ну, раз болит, значит, она на месте, не так ли? – кажется, оно улыбнулось. – Вы не волнуйтесь, скоро привыкнете. Здесь содержание кислорода в воздухе немного превышает привычную вам норму. Вот, выпейте воды.
Тут Илья заметил парящий в воздухе стакан. Точнее, он стоял на летающем подносе. Осторожно Илья отхлебнул воды, и его глаза округлились от удивления.
- Что такое? – поинтересовался врач (наверное, все же он был кем-то из мед персонала) – Ах да, вода… Нет, сахара нет. В ней содержатся особые минералы, поэтому такой сладковатый вкус. Да вы пейте-пейте, не собираюсь я вас травить.
Илья попытался улыбнуться, но, скорее, у него вышла жалобная гримаса.
- Мой…мой…
- Корабль? – закончило за него существо. – Увы, его мы не смогли спасти. Вы слишком поздно подали сигнал SOS, и у нас был только один выход – сбить корабль. Если бы мы попытались уничтожить астероид, то велик был риск задеть и вас, ибо слишком уж близко вы были. Поэтому мы изменили траекторию вашего движения, направив вниз, точнее, в наш океан. Тут в морях плотность воды меньше, чем у вас, поэтому система защиты пилота на корабле сработала на славу.
Илья тяжело вздохнул и откинулся на подушку. Он так устал…
_________________________
Когда Илья опять открыл глаза, одноглазого уже не было. На стуле около кушетки висел костюм нежно-зеленого цвета. Илья быстро оделся и вышел из комнаты.
Вокруг него сновали люди в белых халатах и в таких же как у него костюмах. Вроде люди как люди, но в глаза бросался цвет их кожи. Были тут и красные, и зеленые, и пурпурные, и какие-то серо-буро-малиновые. И ладно, если бы это были лишь оттенки, близкие к обычному цвету кожи, так нет же, перед ошарашенным Ильей мелькали яркие, насыщенные цвета. Будто людей каждый день заново красили.
На Илью как-то косо смотрели. Некоторые даже шарахались или перешептывались, глядя на него. Только он хотел заговорить с одним из «цветных», как кто-то схватил его за локоть и затащил обратно в комнату.
- Зря, молодой человек, зря вы вышли, - это снова был тот одноглазый.
- Почему? И что это с ними? Я никогда ничего подобного не слышал о жителях планеты Франты. Это ведь Франта?
- Да-да, адресом вы не ошиблись. Только вот сведения немного устарели. Наденьте шлем и пройдемте в мой кабинет, - он указал на темный шар, стоящий на тумбочке. Нацепив его на голову, Илья проследовал за одноглазым. Оказавшись в просторном кабинете, в котором стоял только деревянный (ну, или похожий на деревянный) стол и два мягких кресла, пилот поинтересовался:
- Извините, я еще не знаю вашего имени. А ведь я обязан вам жизнью.
- Меня тут прозвали Наблюдателем. На родине же мне дали имя…хотя, впрочем, вам его не выговорить. Можете звать меня Анк. И спас вас не я, а наша, то есть их, служба космобезопасности.
- Все равно, Анк, вы были первым, кого я тут встретил, и, по ходу, единственным, кто ко мне нормально относится.
- Они просто боятся.
- Боятся? Чего? По нашим данным Франта самая, наверное, мирная планета. Одно время ее вообще называли Хиппиленд, потому что люди тут были заняты лишь поисками своей любви.
- Как часто обновляются эти ваши данные? Ммм?
- Э-э-э…где-то раз в сто лет. Все-таки вы довольно далеко находитесь.
- Эх…хорошо, присаживайтесь… Илья, если я правильно прочитал в вашем удостоверении?
Илья кивнул и устроился в кресле, а Анк подошел к окну, нет, скорее это был экран, на котором периодически менялись пейзажи.
- Итак…с чего мне начать?
- Возможно, с самого начала? Кто вы вообще такой, откуда?
- Название моей родной планеты вам ничего не даст. Ваши корабли так далеко не залетали. А сюда я прилетел плюс-минус стол лет назад. У вас есть такое подходящее слово…ммм…миротворцы. Вот я из них. Я пришел принести мир в их души.
- О чем вы? У них и так этого мира выше крыши было.
- Наверное, я немного не так выразился. Хм…Какое же у вас есть слово для этого, - Анк на мгновение задумался. – А! Гармония! У них не хватало внутреннего спокойствия, гармонии. Вы верно подметили, что они вечно в поисках любви. Это не дает им покоя. А мы…мы придумали способ помочь им. И смотрите, что вышло! – Он что-то нажал на столе, и экран потемнел, затем начал выводить разные графики. – Вы только посмотрите, как возросла успеваемость школьников, студентов, деятельность людей и уровень жизни, в конце концов. Ведь это такая морока искать любимого человека. А теперь исчезла львиная доля стресса из жизни каждого жителя Франты.
- Но…но как? – Илья изумленно слушал одноглазого.
- Наши ученые смогли изменить человеческое ДНК так, чтобы некоторые психические особенности…ммм…характер, влияли на цвет кожи. Также составили список «идеальных сочетаний». Исходя из них, пары с такими сочетаниями цветов являются самыми крепкими. Поэтому дело только за внешностью.
- Ага… Типа, увидел симпатичную девушку, сверился с таблицей, чтобы цвет подходящий был, и уже можешь делать предложение?
- В общем-то, да, вы правы. Думаю, в скором будущем так оно и будет. Пока же люди только привыкают, и у них еще осталась эта привычка свиданий, ухаживаний и прочего. Потом, скорее всего все это отпадет, как ненужный отросток, и сразу будут формироваться семьи. Вы только представьте себе, во сколько раз возрастет рождаемость! – Анк так оживился, что начал задыхаться от перевозбуждения.
- Утопия… - пробормотал Илья.
- Что, простите? – Анк потихоньку успокаивался. Он поправил маску и уселся в кресло.
- Да так, просто. Не верится мне, что все так гладко.
- Увы, должен признать вашу правоту. Есть…как их там…революционеры…не… Ладно, тут их называют группировкой бастов. Это дети тех, кто отказался ранее участвовать в нашем проекте. Считали, что я тиран, который таким образом собирается захватить планету. Или же мы ставим опыты над людьми, чтобы придумать, как решить наши собственные проблемы.
- А все же… Зачем вы это делаете? Где ваша выгода?
- Я же сказал. Мы миротворцы.
- Творите добро безвозмездно?
- Вы не верите? Я не удивлен. Но какая разница, где наша выгода? Мы же все равно принесли счастье этим людям.
- Счастье? Вы принесли им еще бОльшую рутину и серость в будни. Так и интерес к жизни легко потерять. Вы забираете право выбора.
- Ну, почему же? Есть разные сочетания цветов… И, опять же, внешность.
- Все равно! За людей уже все просчитано и продумано. Знаете, что сделали вы? Вы сотворили идеальную рабочую силу. Теперь они не отвлекаются от дел. Они тупо работают-работают-работают, и отдают четко отведенное время семье.
- Вы делает ошибку, молодой человек, - прошипел Анк.
Зрачок его глаза сузился, и кожа вокруг потемнела. Экран за его спиной погас. Илья попытался встать, но он резко захотел спать…
________________
…опять яркий белый свет. Комната, кушетка, но появились еще черные ремни на руках и ногах, и капельница. Правда, она еще была пустой. Или уже?
Он снова отрубился…
________________
…тени вокруг кушетки. Шепот, переходящий в крик.
- Убери капельницу. Убери, я тебе говорю! Макс, возьми его, и уходим, - приказал твердый женский голос.
Илью подхватили, будто он был пушинкой. И понесли…
________________
…темнота. Наконец-то ничто не режет глаза. Еле различимый шепот:
- Ты заметил, сколько в него успели влить?
- Вроде немного, вроде сможем вывести.
- Слишком много «вроде», Лев. Попытайся, пожалуйста.
- Хорошо, Лен.
Тут в руку Ильи вонзилась игла. Что-то обжигающее разливалось по телу. Он вскочил как ошпаренный , но с размаху стукнулся о низкий потолок ниши, в которой лежал.
- Тихо-тихо. Мы тебе поможем, - спокойно произнесла рыжеволосая девушка с нормальным цветом кожи. У руки Ильи возился очкастый подросток лет семнадцати, тоже с нормальной кожей.
- Вы бы его хотя бы колоть научили, - сквозь зубы проговорил Илья.
- Не бузи, нас и так мало осталось. Радуйся, что хоть так, - огрызнулся парень.
- Эй, Лев, а ну-ка заканчивай свои дела и оставь нас, - так же спокойно сказала девушка, но в ее голосе прозвучали недовольные нотки.
Лев нахмурился и, сделав укол, вышел из помещения. Судя по всему, они были в пещере.
- Вы басты? – спросил Илья.
- Ого, да ты осведомлен. Теперь ясно, почему к тебе начали применять сыворотку подчинения.
- Сыворотку чего?!
- Недавняя разработка этих гадких миротворцев. Чтобы подчинить нас, бастов. Им, видите ли, убивать противно. А вот опыты ставить, это всегда пожалуйста. Мол, чего добру пропадать.
- И что было бы со мной?
- Если б не пришли мы? Хм…пока что у них ничего не выходило с этой сывороткой. Получались люди-овощи. Как после психотерапии в психушке.
- Тогда, наверное, я должен поблагодарить вас.
- Наверное, - улыбнулась Лена.
- Спасибо, - ответил усталой улыбкой Илья.
- Но, прости, мы ждем от тебя помощи взамен.
- Я и не сомневался… Но я ничто без своего корабля.
- Вот! Он у нас! – Лена выбежала из помещения и вернулась с другим человеком. – Знакомься, это Лекс. Он наш мастер на все руки.
- Да ладно тебе, Лен. Приветствую, пилот. – Лекс протянул руку Илье. Это был бородач лет пятидесяти. Рука его была грубая, рабочая, а одежда покрыта маслом и копотью. – Целую неделю чинили твою малышку. Хороший корабль, система защиты бесподобна.
- Мой корабль? Цел?! Мне сказали…
- Хе-хе. Тебе много что говорили… Нет, они бросили его на свалку, вытащив двигатель, естественно. Поэтому с его доставкой пришлось повозиться. Но ничего, еще чуть-чуть и он снова будет готов бороздить космос.
Сердце Ильи колотилось от радости. Космос был его домом. Его родиной. Он даже родился в космосе, в полете. Поэтому корабль…без него он не представлял себе жизни.
- Что…я…спасибо…что я должен сделать?
- Ну, как ты понял, утопия Франты – это лишь видимость. Прикрытие чего-то. Скорее всего они выбрали нашу планету, как поле для опытов. Здесь они пытаются создать идеальное общество, чтобы, достигнув идеала, сотворить такое у себя. Думаю также, что мы далеко не первая жертва. Другие либо уничтожены, либо обезображены этими извращенцами, - Лекс сердился, в его глазах бегали огоньки. Лена взяла его за руку, успокаивая, и спросила Илью:
- Ты ведь космический журналист? Я правильно поняла?
- Да, верно.
- Расскажи о нас. Помоги нам. Поведай Вселенной правду.
- Я обещаю сделать все, что в моих силах. Я подниму на уши всех и добьюсь отправки войск на Франту.
- Спасибо! А теперь отдыхай… - Лена обняла Илью, Лекс снова пожал ему руку, и они ушли. Впереди был долгий путь…
________________
Космос… Он снова был дома. Наедине со своим кораблем и пустотой, где изредка попадались планеты, астероиды, звезды, кометы, всякий мусор…
Илья делал расчеты гиперпрыжка. Через пару лет он сможет добраться до первой планеты КосмоСоюза. Там он расскажет все. Он обещал спасти бастов и остальных жителей Франки, и он сдержит свое слово.
Осталось нажать кнопку и прыгать в гиперпространство…
«Ты же знаешь, что ты наш»
Голова раскалывалась…
«Забудь…забудь…забудь…»
Вокруг пропадали образы. Они сменяли друг друга и проваливались в пустоту. Как мозаика, разваливалась память, теряя свои куски в космосе.
«Ты был на Франте. Помнишь, как ты приземлился и как радостно тебя встретили местные жители, внешне не отличающиеся от земных людей?»
Сознание рисовало новые картины: небо, земля, корабль, счастливые лица, улыбки…
«Все хорошо… Помнишь, как тебя проводили?»
Снова улыбки, немного грустные глаза, прощальный поцелую от какой-то рыжеволосой девушки, земля, небо, космос…
«А теперь лети… И расскажи миру правду»
Илья нажал кнопку. Яркие вспышки входа в гиперпространство радовали душу. И вообще, казалось, что все было хорошо. А почему казалось? Все так и было. Илья сошел с капитанского мостика и сел за письменный стол. Он начал писать статью, которую сдаст в «Межпланетный Вестник». Немного подумав, он начал:
«Франта как всегда процветает, наслаждаясь своим беззаботным мирным счастьем…»
Мне кажется, он ничего так и не расскажет, я права? Так оно обычно и бывает. Как ни странно. Что тебя вдохновило на написание рассказа подобной тематики, если не секрет?
Единственное, мне имя Лев показалось неподходящим несколько.
У этого рассказа есть маленькая предыстория) общалась с одним молодым человеком на тему любви, встреч, поисков и тому подобное. И он сказал, что было бы прикольно, если б разным характерам соответствовали разные цвета кожи. Потом я обещала ему написать на эту тему рассказ) а остальное было просто как обычно додумано..
Насчет имени, ох, имена , наверн, моя самая большая проблема. Я могу часами придумывать их. В итоге беру что-то дурацкое))
ну и про концовку я тебе уже подтвердила)
Лекарство от жизни
Хочешь, я дам тебе лекарство? Только будь осторожен. Оно, как и любое другое, может стать ядом. Но этот яд не просто убьет тебя, он тебя уничтожит, сравняет с землей, унизит, отобьет всякое желание жить.
Сколько оно стоит? Это зависит от степени болезни. Иногда приходится отдавать По-максимуму, жертвовать всем, а порой наоборот, ты получаешь все, не потратив ничего.
Где его найти? Да где угодно. Оно в воздухе. Остается только вовремя увидеть и не побояться поймать.
Но учти: оно требует бережного обращения. Один неверный шаг, неправильное употребление, и личный ад тебе обеспечен. Ты будешь вновь и вновь переживать все неудачи своей жизни, совесть как куча голодных червей будет грызть тебя изнутри, чувство вины отравит твое существование. Ты не сможешь спать без снотворного или хорошего удара по голове. Ты потеряешь разум, и постепенно начнется расщепление твоего Я на молекулы твоего прошлого, настоящего и будущего, между которыми сотрутся все грани, они просто смешаются, и уже будет невозможно восстановить прежнего Тебя. Ты исчезнешь из этого мира. Твое место займет кто-то другой, внешне жутко похожий на тебя. Но, присмотревшись, они поймут, что все прежние черты стерты, выжжены. И они отвернутся от тебя, ибо ты не Тот.
Будешь ли жалеть ты? Нет. Ведь это уже не твое прошлое. Оно перемешалось во времени и перестало что-либо значить. И тогда, когда ты вновь обретешь свое новое целостное Я, тебе понадобится лекарство. Попробуешь бороться с болезнью сам, с помощью логики и разума, погибнешь моментально. Рискни снова – выбери новую дозировку. И живи, пока опять не умрешь. Возможно, на этот раз тебе повезет. Возможно, на этот раз тебе даже помогут. Но будешь ли ты слушать чужие советы? Поэтому хватай свое лекарство из воздуха и иди, не оглядываясь назад, как это сделаю сейчас я. Надеюсь, ты все запомнил? Вдруг снова будет неверная доза, и я снова исчезну. Тогда я все забуду, и рассказывать об употреблении лекарства от жизни будешь мне уже ты. А теперь прощай.
Что? Тебе интересно название?
Оно старо как мир. Имя ему Любовь.
Возьми меня с собой
- Девушка, возьми меня с собой… Девушка, я ведь серьезно, а ты смеешься…
Он, как одинокий осенний лист весной, никому не нужный, потерянный во времени, медленно, с редкими порывами ветра, продвигался по мостовой. Его жалкий потрепанный вид вызывал у прохожих лишь улыбку и смех, а искренняя серьезная просьба в его глазах заставляла каблучки быстрее стучать по брусчатке.
Сделав последнюю затяжку и пустив клубы дыма в лицо проходившего мимо неформала-эльфа, он свернул во дворы и сел на свежепокрашенную желтую лавочку, на которую кто-то заботливо постелил Московский Комсомолец 18 апреля 1999 года. Алое закатное солнце еще билось в окна, окружавших его домов. Красноватые лучи отскакивали от стекол и как лазеры пытались прожечь все вокруг. А он мечтал… Мечтал сгореть здесь и сейчас. Его даже мутило от солнечно-радостных мелодий регги, звучавших из висевших где-то на груди наушников. Весь его запас косяков был отдан бомжу с Павелецкого вокзала, и только один он оставил себе, надеясь, хотя бы так заставить себя улыбнуться случайной прохожей на той мостовой. Но максимум, что у него выходило, это мученически приподнятый левый уголок губ и нервное подергивание глаза.
Всего неделю назад не было человека беззаботнее него. Он мог сутками улыбаться, не обращая внимания на боль в щеках. Он мог свеситься вниз головой, держась только ногами, с двадцатиэтажного дома и петь о своей любви к Джа и Бобу. Он мог неделями сидеть на улице и рисовать лица и солнце. Солнце было смыслом его жизни. А теперь оно падало вниз, как подстреленная птица, ослепительно белая грудь которой окрашена алой кровью.
Он не хотел возвращаться домой. Там не было никого и ничего, кроме картин, которые теперь казались наивными и никчемными, как и он сам. Там не было даже штор, чтобы солнечный свет мог заходить в любое время, как вечно желанный гость. Теперь же он был невыносим. Хотелось, чтобы пошел дождь и смыл все чувства. Зачем они нужны, если никому нет до них дела.
Его размышления прервало громкое мурчание и ощущение чего-то теплого и мягкого у ног. Опустив глаза, он встретился со взглядом маленького серого котенка, испуганно смотревшего на этого большого человека, в чьей штанине застряли его коготки. Малыш застыл, надеясь, что его не заметят и у него будет время высвободиться из этой коварной ткани и ускользнуть, избежав возможного наказания. Котенок был так напуган и так крошечен, что хозяин штанины улыбнулся. Он потянулся к маленькому существу, которое сжалось при приближении руки, готовое ко всему, кроме добра. Какого же было его удивление, когда рука, эта огромная, грубая, с длиннющими пальцами лапа, погладила его так нежно и осторожно.
Он продолжал смотреть в глазенки этого маленького комочка шерсти. В его взгляде все еще читался страх, но теперь там появилось что-то еще, а именно просьба, которую еще недавно озвучивал несчастный, одинокий человек, безнадежно обращавшийся к пролетающим мимо людям. «Возьми меня с собой… Почему ты улыбаешься? Ведь я серьезно…» И теперь он понял, что те улыбки и смех не были чем-то унизительными и постыдным, не были камнями, брошенными под колеса его и так сломанной жизни. Это было желание помочь, а смех был разочарованием в себе, в том, что по какой-то причине помощь невозможна. Но он не смеялся, потому что…
Он отцепил лапку котенка от своих штанов и взял его на руки. Благодарно-испуганный глаза стали еще больше, коготки впились в куртку, и теперь только миска теплого молока на полу в заполненной лунным или солнечным светом комнате могла оторвать его от искусственной кожи. Но ничто уже не сможет разделить их с человеком, который научил его радоваться жизни, тем самым вернув эту радость и себе.
Очки
Розовые очки мне сняли года три назад. Мир тогда был добрее, милее, наивнее. Точнее, такой была я и считала, что все вокруг непременно должно быть таким же. Но вот очков нет - на их месте линзы. Теперь видно все поднаготные мира, вся грязь, фальшь, лесть. То, что раньше казалось прекрасным, шедевров жизненного искусства, теперь было не более, чем размалеванный дошкольником тетрадный лист. Вокруг одни оттенки серого, к которому изредка примешиваются другие цвета, но всего лишь по капельке, чуть-чуть, чтобы не нарушить эту монотонность потока людей, домов, дорог, колес. Вяло и лениво пытается уклониться от чьих-то ног голубь, лишь немного отделив крылься от своей жирной тушки. Его лапы уже недели две не отрывались от земли, и живет он в коробке для милостыни местного бомжа. Перья на хвосте уже почте все выпали из-за многочисленных столкновений с тяжелыми ботфортами, тоненькими шпильками, гибкими кедами, воздушными балетками... Но голубю все равно, что эти туфли привезены из Парижа, Лондона или с блошиного рынка, для него все они одинаково противно и противно одинаковы, как и весь этот мир без розовых очков на носу...
Ребенок нарисовал на асфальте желтое солнце. Но под каким бы углом я не смотрела на настоящее солнце, оно все равно оставалось белым, ослепительно ярким, без каких-либо оттенков серого, но белым. Человек придумал краски, почему бы не раскрасить ими мир вокруг?
На табличке "Выхода нет" кто-то бережно зачеркнул последнее слово и написал "есть". Но люди не видят надпись, они следуют общепринятым скучным правилам, которые замечают красный цвет запрета. И только один из ста пойдет на красный, потому что кто-то другой из тысячи подал ему знак, кричащий громко только для тех, кто открыт для абсурдного, необъяснимого, возможно даже ненужного, но в то же время необходимого для восприятия красок жизни.
Теперь и я одна, отличная от этих ста, что несутся по серой дороге обыденности и щурятся от белого солнца, которое отражается желтыми лучами от желтых линз моих новых очков.
Поцелуй на одну ночь, или Как я ненавижу Париж.
Две первые недели в Париже были катастрофой. Две недели фактического одиночества. Ну и что, что вокруг полно людей, которые меня знают, некоторые чуть ли не восхищаются мной и пытаются быть моими хвостами. Не было среди этих людей чего-то особенного, неординарного, кого-то, кто мог говорить не только о том, кем он работает, на кого учится, какое красивое небо и как прекрасен Париж. О да, все-таки спасибо им. Благодаря таким вот "хвостам" начинаешь ценить одиночество. Париж действительно прекрасен, но в двух случаях: либо ты с плеером в ушах бродишь по улицам, и никто не прерывает твои мысли каким-нибудь простеньким высказыванием по поводу вон того-о-о здания, либо у тебя под рукой есть маленькая звездочка мира сего. Друг, любовник, случайный прохожий, да господи, даже кошка могут подойти на роль этой "звездочки". Главное, чтобы не было этих штампов. Ведь даже о погоде можно говорить так, будто это произведение искусства, чем она и является на самом деле.
Я искала творчество, огни любопытства перед жизнью в глазах людей. Искусство для меня не просто слово, я сама часть его, или, по крайней мере, пытаюсь быть. Мои потуги в области живописи и стихосложения просто ничто по сравнению с деяниями многих. И именно таких людей я искала каждый день на улицах, в домах, барах Парижа. Вроде бы несложно... Все-таки Париж считается родиной многих направлений в искусстве. Но тут еще надо учитывать то, как долго я собираюсь с силами и наглостью, чтобы подойти к человеку и заговорить первой.
Марко подошел ко мне сам. Наверное, из-за сиюминутного одиночества, потому что он действительно было популярен. Его талант был видимым... Его не надо было выискивать где-то на полях тетрадей, его можно было услышать на каждой перемене в школе. Марко играл на пианино. Сам тот факт, что он музыкант, уже притягивал меня к нему, как к магниту. Это было то искусство, которое осталось непостигнутым мной. Я обожала музыку практически во всех ее проявлениях. Жизнь без нее не представляла смысла, поэтому я восхищалась теми, кто ее создавал и воспроизводил. Но такие личности, как и Марко, зачастую популярны, и вокруг них вертится куча почитателей. Я же, как закоренелый собственник, улучала минуты, возможно часы, когда он был один, а когда набегали "зеваки", я неспеша, незаметно ретировалась. Слава портит людей, я думала, это не затронет Марко, но я ошибалась...
Снова погружаясь в свое тихое парижское уединение, так как одиночество - слишком депрессивное слово для этого состояния, я продолжала идти по улице этого огромного лабиринта, по пути останавливаясь в парках. Наверное, эти зеленые цветущие райски уголки - то единственное, за что я действительно любила Париж. Это было средоточие умиротворенных, уставших после работы местных, а по выходным - праздник музыки, от классики до джаза. Хотя есть еще причины, ради которых стоит смотреть на Париж влюбленными глазами. Его церкви и соборы... Которые неожиданно могут встать на твоем пути, когда ты этого совсем не предвидишь. Так же как и парки, они превращаются в настоящий пир для слуха по некоторым вечерам. И тут воссоединяются многочисленные искусства творить: величие архитектуры церкви наполняется жизнью музыки, а свет, проходя через витражи, окрашивает темные стены во все цвета радуги. В такие моменты можно только любить, и это чувство будет возвышеннее и чище любых других, которые можно испытать за всю жизнь.
Кто-то сказал, что Париж - город любви. Возможно... Только одинокой любви. Я бы назвала его городом одиноких сердец. Да, я видела счастливые пары, но больше половины из них, это иностранные семьи, которые проводят романтичный отпуск в городе романтики. Сами же парижане ходят поодиночке. Позже, может, они воссоединяются в своих домах, кафе или театрах, но в парках и на улицах медленно передвигаются единичные тени, очертания людей, которые погружены в свои мысли, проблемы, мечты...
На дискотеках и в барах вроде бы и шумно, и весело, и толпы людей, хотя это скорее уже не люди, а тела. Но все звуки кажутся поддельными, все улыбки наигранными, а смех лживым. В тот вечер я услышала истинное чувство. Я знаю много людей, которые поют и поют хорошо, замечательно, профессионально, но все равно всегда отдавала предпочтение музыкантам, а не певцам. Если все же говорить о пении, то среди голосов самый завораживающий для меня будет мужской "рок-голос". Это что-то между профессионалом и любителем, это что-то такое, что обозначает действительную любовь к подобной музыке. Песня со сложным мотивом и без этого попсового повтора припевов, спетая идеально правильно. Мой голос после Такого просто отказался участвовать в исполнении следующей песни. И почему-то именно после этого позора у меня хватило наглости подойти к обладателю "рок-голоса". Кто бы мог подумать, что это окажется музыкант-гитарист из английской рок-группы. Та "звездочка", которую я искала, и которая согласилась сиять для меня, увы, в эту последнюю для нее ночь в Париже. Я нашла то, что подарит мне несколько капель вдохновения. Смех, смущение, испуг, что бывает обида на комплименты, обещание молчать, взгляды, скромная просьба о поцелуе, поцелуй и "au revoir, mademoiselle". Интересна и история, почему одинокий музыкант вдруг оказался тут. Парадокс, но и такое бывает: купил путешествие на двоих, а девушка ушла за три недели до отъезда. Печально, но иначе не было бы у меня этого источника вдохновения. Находить пользу и выгоду во всем, вот в чем цель нашей жизни.
Итак, это был один поцелуй на одну ночь. Конечно, можно было продолжать, но нужно ли это? Иногда стоит остановиться в самом ярком и счастливом моменте, дабы случайно не сломать все. Порой это сложно, порой невероятно трудно сказать "нет", но иногда это необходимо для того, чтобы быть счастливым.
Город одиноких душ... Я ненавижу тебя, ненавижу любя, за то, что ты разлучаешь и без того одинокие сердца. Ты делаешь нас счастливым путем разлуки. И ты даешь нам шанс познать друг друга и хотя бы на некоторые мгновения почувствовать, понять, испытать...
Спасибо. Merci.
Алевтина
19.08.2010, 14:54
О.О
Почему-то грустно стало после прочтения последнего очерка...)) как-то даже не светлой грустью, а как-то глубже...
Эх-хе...мечты при ближайшем рассмотрении порой перестают быть чем-то, чего хочешь, к чему тянешься. Все это знают. И все продолжают мечтать.
Издали флаг так красив, величественен... подойдешь поближе - а флагом-то вчера коня вытирали, да и караул пьян.
апдейт: Mzfck, ограничитель на репу ><
Сто двадцатый
Перед ней на столе лежал нож. Охотничий. КП-2. Длина клинка 164 миллиметра. Прост на вид, но удобнее и надежнее его не было, наверное, даже в коллекции отца, а она у него была немаленькая. Все сто девятнадцать ножей. Тут были и обычные кухонные, и охотничьи, и перочинные, и какие-то подарочные, толку от которых в жизни было бы ноль, даже парочка мачете красовалась за стеклом комода. И главное их достоинство было в том, что они все были идеально заточены. Отец не жалел времени на своих «острячков», как он их ласково называл, и раз в неделю он обязательно тщательно протирал каждый нож, попутно пересчитывая свою коллекцию.
В детстве она всегда с ужасом проходила мимо этого комода. То ей мерещилось, что этот кусок дерева, скалясь своими стальными зубами, движется на нее, то в ее ярком детском воображении вспыхивали картины, где дверцы комода открываются, и ножи, как стая птиц с заточенными клювами, несутся к ней и пронзают ее маленькое тело. Но все произошло немного не так. Однажды отец купил очередной нож и устраивал его на свободное место в комоде. Хоть и было в отце метр девяносто роста, чтобы добраться до верхней полки ему пришлось залезть на табурет. И тут, одно нескоординированное движение, табурет покачнулся, рука инстинктивно ухватилась за одну из дверец комода, и они все втроем (табурет, вместе с ним отец и на них сверху комод) повалились на пол.
Она, вернувшись домой с работы, не сразу зашла в комнату отца. Но вскоре ее насторожила подозрительная тишина по ту сторону двери…
Этот последний, сто девятнадцатый, нож проткнул отцу глаз, а крупный мачете послужил молотком и при падении загнал нож еще глубже в голову. Идеальное стечение обстоятельств убило отца. Кто-то пошутил, что последний нож приревновал его к другим, и дальше все пошло по сценарию «Так не доставайся ты никому». Как бы то ни было, она осталась одна. Мать умерла еще при родах, бабушки и дедушки тоже приказали долго жить, а остальных родственников она не знала, да и они, судя по всему, не горели желанием знать ее.
Вот она сидела за столом в кабинете отца и смотрела на идеально отполированный и заточенный клинок новенького ножа. Отец бы в жизни не купил его. Он был слишком бытовым для коллекции. Но она все-таки приготовила в комоде новую подставку и написала на ней «120-й».
Она взяла нож в руку. Клинок поймал отражение ее глаз. Больших, темно-зеленых, глубоких глаз, окаймленных нежным заборчиком из длинных, пушистых ресниц. Все в ней было идеально. «Красота» было ее вторым именем. Аккуратный тонкий нос с чуть приподнятым кончиком, полноватые губы, бледная, почти белая кожа, из-за чего в институте ее прозвали аристократкой… И волосы, длинные, мягкие, густые, черные волосы. Силуэт же ее тела вызывал восхищение у всех впервые видевших ее, потом они просто учились хотя бы как-то скрывать свои эмоции.
Она снова встретилась взглядом со своим отражением и сказала, будто обращаясь к нему: «У такой красоты должна быть красивая смерть. Года через три на этой идеальной коже появятся первые морщинки, идеал жизни не успеет встретить идеал смерти. Что же делать…» Она задумчиво крутила на столе нож…
Всю жизнь она посвятила живописи. Пятилетняя девочка топнула ножкой, сказав, что хочет рисовать, и папа устроил ее в художественную школу. Семнадцатилетняя девушка надула губки, сказав, что хочет в академию художеств, и папа проплатил ее обучение там. Нет, это вовсе не из-за того, что она была никудышным художником и не могла самостоятельно поступить, просто страна такая. Ее же картины были идеальны, как и она сама. Еще не окончив обучение, она начала продавать свои работы. Расходились они на ура. В свои двадцать три года она уже была одним из самых желаемых художников не только в стране, но и за границей. Но сама она была вечно недовольна своими произведениями. «В них не хватает чего-то более живого», - говорила она на какому-то интервью. Но несмотря на это, ее работы продолжали раскупаться.
Она снова взяла в руку нож, другой придвинув к себе бокал с чистой водой. Маленький быстрый укол кончиком лезвия в палец, и капелька крови несется вниз к воде, войдя в которую, создает немыслимые узоры. Она будто живет уже своей жизнью, пока не успокоится и не перестанет рисовать линии под водой. Но другая капля вновь нарушает этот покой, отчасти возвращая к жизни свою сестру…
Она зачарованно наблюдала за жизнью своей крови вне своего тела. Вторая рука положила нож и начала набирать на телефоне номер.
- Алло? Это бассейн? Можно забронировать на один час весь бассейн?... Да, завтра, желательно утром… Нет, будет только один человек… С восьми до девяти? Отлично. Спасибо.
_______________
Почти все было готово. На бортике бассейна стояла одна камера, вторая была прикреплена к стенке под водой. Канат тянулся от крепления на потолке, на другом его конце был прочно зафиксирован рюкзак, который толстой нитью пока что был привязан к трамплину, будто воздушный шар, готовый к полету. Она стояла неподалеку, осматривая свою работу. Из вещей, созданных руками человека, на ней был только чехол от ножа, к которому она пришила лямку, перекинутую сейчас через плечо. Нож, собственно, был в чехле.
Запикал таймер камеры. Значит, оставалось десять минут из оплаченного времени. Пора…
Она подошла к трамплину, притянула к себе рюкзак, продела руки, зафиксировала крепления на груди и животе и аккуратно, нежно оттолкнулась. Подождав две минуты, пока канат перестанет раскачиваться, и она спокойно зависнет над водой, она достала из ножен зеркальный клинок. Сначала сделала надрезы на кончиках пальцев рук и немного понаблюдала, как капли радостно падают в воду, начиная рисовать ее последнюю картину. Будто бы первые, пока еще неуверенные мазки художника, который еще не до конца продумал сюжет будущего шедевра.
Оставалось мало времени. Пора было брать кисть побольше и начинать заканчивать. Она крепко сжала в руке нож, коснулась пару раз своего горла, будто прицеливаясь, и одним резким движением…
_______________
Охранник бассейна открыл дверь, ведущую в помещение, на ходу громко говоря: «Время вышло, девушка, пора…» Конец фразы превратился в сдавленный хрип.
Обнаженная девушка висела над бассейном. Вода под ней постепенно все краснела и краснела. Ручейки крови текли по ее белоснежному телу. Было ясно, что перерезано горло, хотя превосходно-пышные черные волосы закрывали все лицо и шею, спускаясь волнами до середины плеч. Камера под водой в то время снимала создание идеально красивой картины, полной жизни и движения. Эксперты, изучая впоследствии эти записи, с ужасом и восхищением признавали это шедевром. В ее биографии один автор написал в заключении:
«Красота убивает изнутри. Она не может жить спокойно, пока не добьется идеальной красоты. Поэтому убивает себя, зная, что это будет красиво и идеально, как зарождение жизни и ее конец- смерть.»
Алевтина
23.08.2010, 07:30
Когда начала читать последние абзацы, мурашки побежали по телу..) ух...Ирк, маньячко..)))
Маньячество - наше все, угу.) Последнее такое близкое, понятно, почему, я думаю.
Про Париж.. во многом соглашусь, но ведь в разлуке тоже есть своя романтика. Мне так кажется. Но ты права, мне хочется туда съездить снова, но.. и правда, одной, только одной.) Просто мне будет жалко делиться с другими, угу.))
Это мифическая "Настоящая Любовь", лишь город вместо мужчины, когда ни одно препятствие не имеет значения, сердце рвется туда, куда его тянет, проникая сквозь глухие стены.
;)
ну дык, маньяк маньяку брат))
и действительно, зачем нужен мужик, если есть целый город, который всегда свободен, у него на тебя всегда есть время, он дарит запахи, чувства, цвета, вдохновение наконец, которое можно в нем найти всегда, даже если ты ненавидишь этот город, все равно что-то в нем может тебя привлечь. тем более что-то в нем будет особенное, ведь не зря же появилась ненависть...)
Невинный убийца
Ей снова стало плохо. Голова в буквальном смысле разрывалась на части. Она попыталась сжать ее между ладоней, но наручники не позволили этого сделать.
- Мария? Мария, с вами все в порядке? - спросил ее с другого конца тяжелого металлического стола мужчина в черном костюме. Но девушка уже сползла со стула на пол, глаза ее были широко открыты, и она не моргала.
- Это уже третий раз за неделю, и только во время моих визитов. Я уверен, что в камере случается то же самое.
- Да, говорят, что она иногда ведет себя странно. Я расспрашивал тех, кто сидит с ней, - адвокат и врач шли по коридору здания тюрьмы после того, как девушку отправили обратно в камеру.
- Она больна, за ней нужен постоянный присмотр. Думаете, ей место в тюрьме?
- Ну, друг мой, подумайте сами, она похожа на холодного здравомыслящего убийцу?
- Нет, как-то не вяжется это все. Я еще приду завтра. Думаю, мы обойдемся без суда. Вы подготовите отчет по ее болезни?
- Да, Александр Львович, приходите после десяти, - они пожали руки и разошлись.
Вернувшись в свой кабинет, Александр включил запись, которую успел сделать сегодня:
- Итак, давайте все соберем по кусочкам, то есть начнем сначала и будем медленно вспоминать и складывать все воедино. Начнем с вас. Расскажите о себе.
- Меня зовут Станицына Мария Олеговна. Родилась в Оренбурге в 1980 году, переехала в Москву в 2003 году после смерти родителей. Сейчас мне 25 лет. Живу на юге города, работаю редактором журнала...
- Хорошо, думаю, этого достаточно. Теперь вернемся ко дню происшествия. Вы говорили, что пришли к друзьям...
- Да, это были старые друзья моих родителей. С их дочерью мы ходили в одну школу. И в тот день был седьмой день рождения ее сына. После обеда мы все сидели и разговаривали, как...
- О чем вы разговаривали, Мария?
- Обо всем: о наших работах, о семьях, о новостях, в конце затронули его... Депутата...
- Так... И что было дальше?
- Тут нас прервал муж Сони, ну, моей подруги, и сказал, что их сын хочет мне рассказать стишок, а то мы все о серьезном да о серьезном.
Утро. На солнышке жарко.
Кошка стоит у ручья.
Чья это кошка?
Ничья!
Смотрит на всех,
Как дикарка.
Мы объясняли дикарке:
- Ты же не тигр в Зоопарке,
Ты же обычная кошка!
Ну, помурлычь хоть немножко!
Кошка опять, как тигрица,
Выгнула спину и злится.
Кошка крадется по следу...
Зря мы вели с ней беседу. *
- Ну, это было необязательно...
- Что именно?
- Читать стих.
- А... Простите, я просто...
- Ладно, дальше.
- А дальше... Дальше ничего. Я помню только адскую головную боль, когда я очнулась посреди улицы с пистолетом в руке, рядом лежит этот несчастный, и вокруг воют сирены, и бегает милиция.
- Хорошо. Вы понимаете, что убили человека?
- Нет, не понимаю. Я даже его не знала. То есть лично. И я ничего не помню...
- Верно. У нас будет экспертиза врача, что вы больны. У вас частые приступы... Вы можете их объяснить?
- Это как будто я резко засыпаю и вижу сны.
- Что вы видите?
- Так... Картинки... Обычно совершенно не связанные. Это неважно. А-а-а-а...
- Мария?
На это запись заканчивалась. У Марии случился очередной припадок. Александр мерил комнату шагами, размышляя вслух: "Да, Мария, ты определенно больна. Не место тебе в тюрьме, не место..."
Суда не было. Было решено, что Станицына Мария отправится в лечебницу для умалишенных.
Приступы не прекращались, а наоборот стали чаще. То ли таблетки для психов так действовали, то ли общение с самими больными, но все чаще на Марии стали появляться ушибы и ссадины от частых падений в самых неподходящих местах. Кошмары ее с каждым днем становились четче и осмысленнее. Обычно во сне с ней разговаривал какой-то огромный мужчина, или это она была маленькой. На вид ему было лет тридцать, но все лицо было покрыто шрамами, одной брови вообще не было, губы то и дело расплывались в слащавой улыбке, обнажая два больших, сколотых по краям зуба. Он либо долго и серьезно что-то рассказывал ей, что она не могла разобрать - всегда мешал шум каких-то инструментов вроде пилы, либо протягивал ей конфету, брал за руку и вел в какой-то кабинет, напоминавший кабинет стоматолога. И всегда во сне в какой-то момент начинали будто бы прорезаться слова... Слова из того детского стишка. Они становились все громче и ближе, и именно тогда Мария просыпалась, окруженная медсестрами, в своей палате.
Первые два года в больнице ей было страшно. Она боялась каждой новой минуты, в любой момент тот огромный человек мог утащить ее обратно в сон. Обычно она забивалась куда-нибудь в угол, свернувшись, как напуганный ёж, только иголок не хватало, и, забываясь, бормотала под нос детский стишок про дикую кошку. Но еще за два года она научилась терпеть, перестала сопротивляться, пытаться контролировать сон, в общем, между приступами стала выглядеть как совершенно нормальный, здоровый человек. Во снах она стала замечать детали: окружение, интерьер здания, лица людей и детей.
Вот она идет по коридору, вокруг бегают мальчики и девочки ее возраста. Да, она ощущает себя на лет восемь-девять. Вот вереница лиц мелькает перед ней, и она узнает их, даже вспоминает некоторые имена. Да, точно, это тот лагерь, первый детский лагерь, куда ее отправили родители. По идее она должна была ехать туда со своей подругой, той, чей сын тогда справлял свой день рождения. Но почему-то она не смогла поехать... Опять к маленькой Марии подходит этот человек с шрамами. Но теперь она помнит его: дядя Лёша, так его звали все в лагере, директор всего этого. Он часто подходил к кому-нибудь из детей и уводил с собой, чтобы "провести беседу" с ним наедине. Единственное, что мог потом ответить ребенок на расспросы ребят, что ему давали конфеты и о чем-то говорили, но, по-видимому, это было неважно. Теперь дядя Лёша пришел за ней. Вот они идут по коридору, заходят в кабинет, как на прием к стоматологу. Он достает из кармана конфеты, предлагая выбрать любую. В соседнем помещении слышится какой-то скрежет и звук, будто пытаются разрезать что-то железное. А потом... Потом ничего. И сквозь это ничего проступает детский голос, читающий стишок...
Это был последний припадок Марии, больше не было снов. Прошло пять лет с момента ее заключения в больницу. Пару месяцев спустя ее отпустили за примерное поведение. Мария продолжила свою жизнь, будто ничего и не было. Ее приняли обратно на работу, квартира тоже осталась за ней. Она пыталась, если не забыть, то хотя бы закопать поглубже и воспоминания, и сны о еще более глубоких воспоминаниях.
Мария сидела на станции метро Октябрьская и ждала поезд. Был довольно поздний вечер воскресенья, поэтому поезд не спешил появиться. На лавочку сел кто-то еще:
- Знаете, у меня внучок есть. Сегодня со школы пришел и рассказал мне стихотворение. Оно вроде бы и детское, но все же...
За эти несколько секунд она успела взглянуть на мужчину преклонного возраста, который улыбался всем своим морщинистым и полным шрамов лицом, она узнала эти два сколотых зуба, выпиравших из его растянувшихся губ. Мария резко вскочила, но он уже начал читать: "Утро. На солнышке жарко..." И она встала как вкопанная. В туннеле светлело от фонарей приближающегося поезда. Нарастал гул. Он будто крался в нарастающем темпе к Марии, которая невольно с ужасом начала повторять за мужчиной слова стишка, медленно переступая ногами, двигаясь назад.
- Зря мы вели с ней беседу, - закончил "дядя Лёша" и уткнулся взглядом в газету, которая лежала у него на коленях. Мария сделала последний шаг назад. Послышался визг тормозов, пронзительный звук гудка. Мужчина аккуратно сложил газету, засунув ее за пазуху, и отправился на выход со станции. Позади него из вагонов выгружали людей, которые еще не знали, что произошло. Его чуть не сбили два милиционера, спешившие к поезду. Стоя на эскалаторе, он достал мобильный телефон:
- Ты не представляешь, кого я встретил. Девчонку из лагеря 1988-го года. Да... Да, прямо на станции метро. Я же говорил, что не только у Артема прорезалась память. Да я говорю тебе, она меня вспомнила. Я же показывал тебе ее дело и записи врача об ее снах. Нельзя было терять ни минуты. Все-таки в тех чипах была какая-то ошибка. В смене следующего года, во всяком случае, воспоминаний ни у кого пока не было. Ладно, главное, что пароль сработал. Ты же хорошо заплатил отцу того мальчишки, что читал ей стих? Вот и славно. Будем считать, что дело по Марии Станицыной закрыто... Да, покоится с миром, теперь точно уже ничего не вспомнит, - прежде чем сойти с эскалатора он еще раз посмотрел вниз, будто проверяя, не оставил ли за собой следов. Но единственное, что он увидел, это бесконечную череду голов, и, возможно, в какой-то из них так же, как и в голове Марии, была заложена эта бомба замедленного действия - чип невинного убийцы.
__________________________________________
*автор стихотворения - Агния Барто
Выход есть всегда
Солнце больше не светило. Серые пятна поглотили его в своей тусклости и безмятежности. Уже было все равно, закрывают ли его облака или нет. Небо больше не было голубым. Вообще все погрузилось в некую дымку, стало похожим на обесцвеченную картинку, на немного обработанное старое черно-белое кино. Люди перестали видеть радугу, были очевидцы, которые замечали серую дугу, возникающую во время редких кислотных дождей. Но скорее это были всего лишь байки, ибо никто не выходил из бомбоубежищ во время дождей. Большинство вообще не выходило наружу, боясь подхватить какую-нибудь заразу и умереть вскоре из-за нехватки лекарств.
По неким расчетам человечеству оставалось еще существовать на Земле 243 дня. Кто-то говорил больше, кто-то меньше, основная масса просто жила пока живется, не обращая внимания на электронный счетчик, который отсчитывал эти дни в каждом убежище. Больше не было стран, городов, возможно не было целых континентов. Были только бомбоубежища: Б-1, Б-2, Б-3 и так до Б-139, которые связаны между собой лишь отлаженной специалистами сетью интернета. Семьи, так называли себя жители отдельных убежищ, состояли из миниму тридцати человек. Бывало, численность семьи доходила до сотни, тогда прогнозы давали им еще меньше дней. Убежища доже организовали торговлю между ближайшими точками. Самым ходовым товаром были табак, алкоголь и наркотики. Меньшую часть использовали в медицинских целях, остальное - исключительно для того, чтобы раскрасить этот посеревший мир.
Запрещалось иметь детей. Хотя даже если кто-то беременел, то чаще всего случались выкидыши. Так действовала отравленная среда. Если рождались дети - они были изначально нездоровы. Более того, просачивались слухи, что сохраненные в живых дети были мутантами, не имеющими ничего общего с нормальным человеком. Поэтому новорожденных выносили наружу, оставляли в какой-нибудь яме и бросали там, будто это они виноваты в своей сущности, будто это они уничтожили жизнь на Земле, будто это они погубили всякую надежду на будущее. Но их боялись. Или скорее не хотели делиться запасами, которых с каждым днем только убывало.
Некоторые сходили с ума и уходили из убежищ, после чего их больше никто не видел. Правда, была одна сказка, небылица, что где-то есть эдакий Оазис, где сохранилась жизнь с более-менее пригодной для обитания окружающей средой. Говорили, что люди там прожить смогут еще лет 50. Жители убежищ не видели смысла искать Оазис... Какая разница: чуть больше дней жить, чуть меньше... Люди уже устали жить в страхе перед днем, когда закончатся запасы, и им останется только корчиться от боли в желудках и в потрескавшихся от сухости губах. Поэтому в каждом убежище у каждого человека был доступ в оружейную. Любой мог войти туда, взять пистолет с максимум двумя патронами (про запас), выйти наружу и подарить остальным еще несколько часов жизни. Чем ближе был Последный Час, тем меньше оставалось патронов. "Выход есть всегда", - говорил плакат на выходе из любого убежища с изображением человеческой головы с пистолетом у виска. Люди перестали надеяться. Это уже не были те разумные существа, что уничтожили этот мир. Это были укуренные, упитые, обколотые организмы, которые чудом еще умели ясно выражать свои мысли. Они больше ни на что не надеялись, они просто не думали. А тот, кто думал, сходил с ума, а последствия уже известны.
Выхода было два: быстрая смерть или долгая смерть.
До заветного Последнего Дня не дожил никто. Никто не увидел цифру "0" на счетчике. Никто из убежищ так и не увидел Оазиса, который действительно существовал, в котором жило двенадцать человек, принесших себя в жертву их сумасшедшему, как и они сами, божеству в Последний День, хотя они ошиблись, не дожив до него неделю.
Земля была обезображена и брошена. Она была наконец-то свободна.
(из межгалактического учебника для 10го класса общеобразовательного учреждения "История жизни в космосе")
Неангельские чувства
Одну ногу я уже занес над бездонным обрывом, когда за моей спиной раздался чей-то раздраженный голос:
- Ну и чё, я зря пришел что ли? Ну чего вы никак не отучитесь отменять вызов?
- Кто ты? – спросил я, не оборачиваясь.
- Мужик, ты слепой? А, да, у вас же не бесконечное поле зрения. И вообще, стоять ко мне спиной неприлично.
Я только сейчас заметил, что до сих пор стою на одной ноге, и решил вернуть вторую на место.
- Ой, ну что ты, прыгай! Не люблю отвлекать других от дел. Мы с тобой можем и после поболтать.
Я глянул вниз в пропасть. Ни о каком «после» и речи быть не могло. Делая шаг назад и поворачиваясь к своему «гостю», я уже было хотел спросить его насчет этого «после», но увидев, кто передо мной, замер в довольно неудобной позе, когда ноги все еще смотрят на обрыв, а туловище с головой повернуты к Нему.
- Чё ты смотришь на меня так, будто у меня черные перья появились? – озабоченно проговорил Он.
- Э-э… т… Э-э…
- Бэ-мэ. Ей-богу, иногда мне кажется, что на Земле живут одни бараны и овцы. Каждый раз одно и то же. Даже в мыслях фиг разберешь: все те же «бэ» и «мэ». А смешно-то че? То, что вы сами зовете, а потом чуть ли на стенку не лезете. Вот у меня один случай был…
Не знаю, сколько прошло времени, но, когда я очнулся, небо уже покрылось белобрысыми звездами и сырообразная луна светила прямо в глаз. Приподнявшись, я понял, что все еще нахожусь у того обрыва.
- Фух… Наверное, от высоты закружилась голова, и я упал в обморок, а все остальное конечно же мне причудилось, - облегченно проговорил я вслух.
- Я тут решил костерчик развести. Но, ей-богу, не помню, как это делается, - от этого до боли знакомого голоса я подпрыгнул. Из темноты прорезались белоснежные огромные крылья, а между ними юноша лет пятнадцать в клетчатых плавках и резиновых шлепанцах. В руке он нес внушительных размеров пакет из какого-то бутика.
- Ты это… Прости, что в труселях одних. Пока ты тут отлеживался, я решил еще парочку неудачников навестить. Ну, те хотя бы не такими впечатлительными были. В море потащили купаться. Хе-хе, - радостно трещал Он, доставая из пакета брюки, рубашку, ботинки…
- Ты… ты… - опять не сумел я обуздать свои чувства и действительно почувствовал себя каким-то парнокопытным.
- Да расслабься ты уже, чувак. Ангел я, ангел. Вот, видишь, крылья. Прости, что без нимба, он уже полвека, как из моды вышел у нас, впрочем, как и всякие белые одеяния, те так вообще уже не помню, сколько не надеваем, - он непринужденно достал из того же пакета пачку сигарет. – Будешь? Дрянь, конечно, особенно для вашего слабенького организма, но вашему пофигизму можно только позавидовать. Эй, ты так и будешь таращить на меня свои прекрасные глазенки?
Я тряхнул головой и достал сигарету из протянутой пачки. Автоматически полез во внутренний карман куртки за зажигалкой:
- Блин, я вообще-то уже два месяца как бросил…
- Оппа, да он умеет разговаривать! – захлопал в ладоши ангел. Он уже оделся и выглядел более презентабельно, хотя все равно по-юношески небрежно. В его руке непонятно откуда появилась зажигалка, которую он поднес к моей сигарете.
- Спасибо, - сказал я, закуривая. Приятно знакомый дым ворвался в легкие, будто заполняя собой все тело, обволакивая мозг. От этого чувства глаза аж заслезились. – Ты опоздал.
- Не, я-то как раз вовремя. Если б я опоздал, то мы бы с тобой общались на каком-нибудь уютном облачке, - ангел тоже закурил, откинувшись на траву.
- Сейчас ты мне уже не нужен. Все кончено.
- Послушай, - он перевернулся на бок и посмотрел на меня. – Тридцать девять человек из полсотни не просто выжили, а исцелились. Ты вылечил их.
- Я убил остальных одиннадцать…
- Друг, они бы и так померли через год максимум. Твои исследования – огромный шаг, нет, даже прыжок в медицине. Ты будешь полным эгоистом, если остановишься на этом.
- Анна… - прохрипел я.
- Ох, ну ясен пень, что опять весь сыр-бор из-за женщины. Cherchez la femme! Как говорится. А то, что больше половины больных теперь здорова это так…мелочи.
- Ты психолог что ли?
- Ну, знаешь ли, положение обязывает. Представляешь, сколько подобных соплей и завываний я выслушиваю за день? А в год? А за всю мою гребаную бессмертную жизнь?! И обязательно попадется какой-нибудь гений мысли, который способен не раз спасти мир, а он собирается прыгать с обрыва только потому, что его девушка умерла от неизлечимой болезни.
- Тебе не понять наших чувств! Ты даже не человек.
- Чему я искренне рад. Я б свихнулся от всех этих переживаний и вопросов, что роются в ваших головах.
- Тогда скажи мне: почему?
- Почему умирают люди? Не вечно же вам жить, особенно с вашей способностью к размножению. Почему именно те, а не другие? Это уж, извините, ваши проблемы. Ваши действия постепенно отражаются на вас самих.
- Как тебя зовут?
Ангел чуть не поперхнулся дымом от сигареты:
- Впервые такой вопрос слышу. Больше не о чем спросить что ли?
- Так имя есть у тебя?
- Нет… Есть только номер. Как-то не заморачивались по поводу имен. Я ж простой ангел, а не какой-то там Гавриил или Михаил.
- У тебя даже имени нет… Как ты можешь понять нас, если ты как машина, робот. Знаешь ответы на все вопросы? И что? Нам это ничем не поможет. Потому что у нас есть сердце, есть душа.
- Сердце… Ты это о мышце что ли? – рассмеялся ангел.
- Нет, я о чувствах, существование которых мы, простые смертные, привыкли приписывать этой мышце.
- Тогда понятие души тут все же больше подходит. Только с чего ты взял, что у ангелов, у меня, например, ее нет? Просто люди не научились ей пользоваться, контролировать, настраивать по своему усмотрению. Мы же умеем отключать чувства. Пожил бы ты с мое, и понял, что все эти эмоции только мешают, особенно на такой нервобудоражащей работе, как у меня.
- Вот видишь, тебе меня не понять. Если ты когда-то и чувствовал, то уже не помнишь… - Я встал и подошел к обрыву. Окурок полетел вниз, иногда спотыкаясь о порывы ветра.
- И что теперь? – спросил голос ангела над самым моим ухом.
- Дай еще одну сигарету и проваливай.
Он хмыкнул, вложил мне в ладонь всю пачку, зажигалку и исчез. Будто его и не было. Только белое перо осталось кружить в воздухе, пытаясь удержаться как можно дольше на весу. Я зажег сигарету и наблюдал, как медленно она тлеет у меня в руке. Прямо как мои одиннадцать пациентов. Как Анна. Я вспоминал локоны ее волос, которые каждое утро оставались на расческе. Вспоминал, как сам сбривал то, что осталось. Тлеющая сигарета обжигала мои пальцы, но мне было приятно чувствовать эту боль. Я бросил все, что было у меня в руках, в пропасть и, будто в воду, нырнул за раскрывшейся пачкой, сигаретами и зажигалкой. Внизу я видел радостную улыбку Анны. Я несся к ней в объятия. Я умер задолго до дна пропасти. Сердце не выдержало. Именно сердце, эмоциональный образ, что создавался людьми веками, а не сердечная мышца. Чувства разорвали мое существо и вырвались в бесконечность.
Я сидел на бледно-розовом от восходящего солнца облаке, болтая ногами в воздухе. Мимо, как на гондолах, проплывали другие души на таких же облачках. Я почувствовал, как кто-то приблизился ко мне и обернулся. Ее улыбку было невозможно не узнать. Я хотел крикнуть от счастья, побежать и обнять ее. Но что может сделать душа без оболочки? Лишь радостно светиться и излучать бескрайнюю любовь. Рядом пролетал ангел в костюме и сигаретой в зубах. Он мгновение остановился, посмотрел на нас и, усмехнувшись, покрутил пальцем у виска. Но нам уже было все равно. Мы радостно летали, кружась в утреннем небе, освещая его еще больше своими чувствами.
Алевтина
11.06.2011, 01:29
в конце чуть не прослезилась.))) но эт просто я в последнее время сентиментальна до жути.)) а так клевый рассказ... ток почему он на облаке оказался? самоубийство - разве не грех за который сразу в ад? если есть ангелы, знаит и всё остальное должно быть.)
никто не говорил, что это рай) никто вообще не говорил, что рай есть) это просто место для душ. различий между ними нет) да, наверное, для подобных рассказов требуется комментарий автора xD
Powered by vBulletin® Version 4.2.5 Copyright © 2024 vBulletin Solutions, Inc. All rights reserved. Перевод: zCarot