О чем молчат...

[фЫрк]

Очки
Розовые очки мне сняли года три назад. Мир тогда был добрее, милее, наивнее. Точнее, такой была я и считала, что все вокруг непременно должно быть таким же. Но вот очков нет - на их месте линзы. Теперь видно все поднаготные мира, вся грязь, фальшь, лесть. То, что раньше казалось прекрасным, шедевров жизненного искусства, теперь было не более, чем размалеванный дошкольником тетрадный лист. Вокруг одни оттенки серого, к которому изредка примешиваются другие цвета, но всего лишь по капельке, чуть-чуть, чтобы не нарушить эту монотонность потока людей, домов, дорог, колес. Вяло и лениво пытается уклониться от чьих-то ног голубь, лишь немного отделив крылься от своей жирной тушки. Его лапы уже недели две не отрывались от земли, и живет он в коробке для милостыни местного бомжа. Перья на хвосте уже почте все выпали из-за многочисленных столкновений с тяжелыми ботфортами, тоненькими шпильками, гибкими кедами, воздушными балетками... Но голубю все равно, что эти туфли привезены из Парижа, Лондона или с блошиного рынка, для него все они одинаково противно и противно одинаковы, как и весь этот мир без розовых очков на носу...
Ребенок нарисовал на асфальте желтое солнце. Но под каким бы углом я не смотрела на настоящее солнце, оно все равно оставалось белым, ослепительно ярким, без каких-либо оттенков серого, но белым. Человек придумал краски, почему бы не раскрасить ими мир вокруг?
На табличке "Выхода нет" кто-то бережно зачеркнул последнее слово и написал "есть". Но люди не видят надпись, они следуют общепринятым скучным правилам, которые замечают красный цвет запрета. И только один из ста пойдет на красный, потому что кто-то другой из тысячи подал ему знак, кричащий громко только для тех, кто открыт для абсурдного, необъяснимого, возможно даже ненужного, но в то же время необходимого для восприятия красок жизни.
Теперь и я одна, отличная от этих ста, что несутся по серой дороге обыденности и щурятся от белого солнца, которое отражается желтыми лучами от желтых линз моих новых очков.

[фЫрк]

Поцелуй на одну ночь, или Как я ненавижу Париж.

Две первые недели в Париже были катастрофой. Две недели фактического одиночества. Ну и что, что вокруг полно людей, которые меня знают, некоторые чуть ли не восхищаются мной и пытаются быть моими хвостами. Не было среди этих людей чего-то особенного, неординарного, кого-то, кто мог говорить не только о том, кем он работает, на кого учится, какое красивое небо и как прекрасен Париж. О да, все-таки спасибо им. Благодаря таким вот "хвостам" начинаешь ценить одиночество. Париж действительно прекрасен, но в двух случаях: либо ты с плеером в ушах бродишь по улицам, и никто не прерывает твои мысли каким-нибудь простеньким высказыванием по поводу вон того-о-о здания, либо у тебя под рукой есть маленькая звездочка мира сего. Друг, любовник, случайный прохожий, да господи, даже кошка могут подойти на роль этой "звездочки". Главное, чтобы не было этих штампов. Ведь даже о погоде можно говорить так, будто это произведение искусства, чем она и является на самом деле.
Я искала творчество, огни любопытства перед жизнью в глазах людей. Искусство для меня не просто слово, я сама часть его, или, по крайней мере, пытаюсь быть. Мои потуги в области живописи и стихосложения просто ничто по сравнению с деяниями многих. И именно таких людей я искала каждый день на улицах, в домах, барах Парижа. Вроде бы несложно... Все-таки Париж считается родиной многих направлений в искусстве. Но тут еще надо учитывать то, как долго я собираюсь с силами и наглостью, чтобы подойти к человеку и заговорить первой.
Марко подошел ко мне сам. Наверное, из-за сиюминутного одиночества, потому что он действительно было популярен. Его талант был видимым... Его не надо было выискивать где-то на полях тетрадей, его можно было услышать на каждой перемене в школе. Марко играл на пианино. Сам тот факт, что он музыкант, уже притягивал меня к нему, как к магниту. Это было то искусство, которое осталось непостигнутым мной. Я обожала музыку практически во всех ее проявлениях. Жизнь без нее не представляла смысла, поэтому я восхищалась теми, кто ее создавал и воспроизводил. Но такие личности, как и Марко, зачастую популярны, и вокруг них вертится куча почитателей. Я же, как закоренелый собственник, улучала минуты, возможно часы, когда он был один, а когда набегали "зеваки", я неспеша, незаметно ретировалась. Слава портит людей, я думала, это не затронет Марко, но я ошибалась...
Снова погружаясь в свое тихое парижское уединение, так как одиночество - слишком депрессивное слово для этого состояния, я продолжала идти по улице этого огромного лабиринта, по пути останавливаясь в парках. Наверное, эти зеленые цветущие райски уголки - то единственное, за что я действительно любила Париж. Это было средоточие умиротворенных, уставших после работы местных, а по выходным - праздник музыки, от классики до джаза. Хотя есть еще причины, ради которых стоит смотреть на Париж влюбленными глазами. Его церкви и соборы... Которые неожиданно могут встать на твоем пути, когда ты этого совсем не предвидишь. Так же как и парки, они превращаются в настоящий пир для слуха по некоторым вечерам. И тут воссоединяются многочисленные искусства творить: величие архитектуры церкви наполняется жизнью музыки, а свет, проходя через витражи, окрашивает темные стены во все цвета радуги. В такие моменты можно только любить, и это чувство будет возвышеннее и чище любых других, которые можно испытать за всю жизнь.
Кто-то сказал, что Париж - город любви. Возможно... Только одинокой любви. Я бы назвала его городом одиноких сердец. Да, я видела счастливые пары, но больше половины из них, это иностранные семьи, которые проводят романтичный отпуск в городе романтики. Сами же парижане ходят поодиночке. Позже, может, они воссоединяются в своих домах, кафе или театрах, но в парках и на улицах медленно передвигаются единичные тени, очертания людей, которые погружены в свои мысли, проблемы, мечты...
На дискотеках и в барах вроде бы и шумно, и весело, и толпы людей, хотя это скорее уже не люди, а тела. Но все звуки кажутся поддельными, все улыбки наигранными, а смех лживым. В тот вечер я услышала истинное чувство. Я знаю много людей, которые поют и поют хорошо, замечательно, профессионально, но все равно всегда отдавала предпочтение музыкантам, а не певцам. Если все же говорить о пении, то среди голосов самый завораживающий для меня будет мужской "рок-голос". Это что-то между профессионалом и любителем, это что-то такое, что обозначает действительную любовь к подобной музыке. Песня со сложным мотивом и без этого попсового повтора припевов, спетая идеально правильно. Мой голос после Такого просто отказался участвовать в исполнении следующей песни. И почему-то именно после этого позора у меня хватило наглости подойти к обладателю "рок-голоса". Кто бы мог подумать, что это окажется музыкант-гитарист из английской рок-группы. Та "звездочка", которую я искала, и которая согласилась сиять для меня, увы, в эту последнюю для нее ночь в Париже. Я нашла то, что подарит мне несколько капель вдохновения. Смех, смущение, испуг, что бывает обида на комплименты, обещание молчать, взгляды, скромная просьба о поцелуе, поцелуй и "au revoir, mademoiselle". Интересна и история, почему одинокий музыкант вдруг оказался тут. Парадокс, но и такое бывает: купил путешествие на двоих, а девушка ушла за три недели до отъезда. Печально, но иначе не было бы у меня этого источника вдохновения. Находить пользу и выгоду во всем, вот в чем цель нашей жизни.
Итак, это был один поцелуй на одну ночь. Конечно, можно было продолжать, но нужно ли это? Иногда стоит остановиться в самом ярком и счастливом моменте, дабы случайно не сломать все. Порой это сложно, порой невероятно трудно сказать "нет", но иногда это необходимо для того, чтобы быть счастливым.
Город одиноких душ... Я ненавижу тебя, ненавижу любя, за то, что ты разлучаешь и без того одинокие сердца. Ты делаешь нас счастливым путем разлуки. И ты даешь нам шанс познать друг друга и хотя бы на некоторые мгновения почувствовать, понять, испытать...
Спасибо. Merci.

[Алевтина]

О.О
Почему-то грустно стало после прочтения последнего очерка...)) как-то даже не светлой грустью, а как-то глубже...

[Sappy]

Эх-хе...мечты при ближайшем рассмотрении порой перестают быть чем-то, чего хочешь, к чему тянешься. Все это знают. И все продолжают мечтать.
Издали флаг так красив, величественен... подойдешь поближе - а флагом-то вчера коня вытирали, да и караул пьян.

апдейт: Mzfck, ограничитель на репу ><

[фЫрк]

Сто двадцатый

Перед ней на столе лежал нож. Охотничий. КП-2. Длина клинка 164 миллиметра. Прост на вид, но удобнее и надежнее его не было, наверное, даже в коллекции отца, а она у него была немаленькая. Все сто девятнадцать ножей. Тут были и обычные кухонные, и охотничьи, и перочинные, и какие-то подарочные, толку от которых в жизни было бы ноль, даже парочка мачете красовалась за стеклом комода. И главное их достоинство было в том, что они все были идеально заточены. Отец не жалел времени на своих «острячков», как он их ласково называл, и раз в неделю он обязательно тщательно протирал каждый нож, попутно пересчитывая свою коллекцию.
В детстве она всегда с ужасом проходила мимо этого комода. То ей мерещилось, что этот кусок дерева, скалясь своими стальными зубами, движется на нее, то в ее ярком детском воображении вспыхивали картины, где дверцы комода открываются, и ножи, как стая птиц с заточенными клювами, несутся к ней и пронзают ее маленькое тело. Но все произошло немного не так. Однажды отец купил очередной нож и устраивал его на свободное место в комоде. Хоть и было в отце метр девяносто роста, чтобы добраться до верхней полки ему пришлось залезть на табурет. И тут, одно нескоординированное движение, табурет покачнулся, рука инстинктивно ухватилась за одну из дверец комода, и они все втроем (табурет, вместе с ним отец и на них сверху комод) повалились на пол.
Она, вернувшись домой с работы, не сразу зашла в комнату отца. Но вскоре ее насторожила подозрительная тишина по ту сторону двери…
Этот последний, сто девятнадцатый, нож проткнул отцу глаз, а крупный мачете послужил молотком и при падении загнал нож еще глубже в голову. Идеальное стечение обстоятельств убило отца. Кто-то пошутил, что последний нож приревновал его к другим, и дальше все пошло по сценарию «Так не доставайся ты никому». Как бы то ни было, она осталась одна. Мать умерла еще при родах, бабушки и дедушки тоже приказали долго жить, а остальных родственников она не знала, да и они, судя по всему, не горели желанием знать ее.
Вот она сидела за столом в кабинете отца и смотрела на идеально отполированный и заточенный клинок новенького ножа. Отец бы в жизни не купил его. Он был слишком бытовым для коллекции. Но она все-таки приготовила в комоде новую подставку и написала на ней «120-й».
Она взяла нож в руку. Клинок поймал отражение ее глаз. Больших, темно-зеленых, глубоких глаз, окаймленных нежным заборчиком из длинных, пушистых ресниц. Все в ней было идеально. «Красота» было ее вторым именем. Аккуратный тонкий нос с чуть приподнятым кончиком, полноватые губы, бледная, почти белая кожа, из-за чего в институте ее прозвали аристократкой… И волосы, длинные, мягкие, густые, черные волосы. Силуэт же ее тела вызывал восхищение у всех впервые видевших ее, потом они просто учились хотя бы как-то скрывать свои эмоции.
Она снова встретилась взглядом со своим отражением и сказала, будто обращаясь к нему: «У такой красоты должна быть красивая смерть. Года через три на этой идеальной коже появятся первые морщинки, идеал жизни не успеет встретить идеал смерти. Что же делать…» Она задумчиво крутила на столе нож…
Всю жизнь она посвятила живописи. Пятилетняя девочка топнула ножкой, сказав, что хочет рисовать, и папа устроил ее в художественную школу. Семнадцатилетняя девушка надула губки, сказав, что хочет в академию художеств, и папа проплатил ее обучение там. Нет, это вовсе не из-за того, что она была никудышным художником и не могла самостоятельно поступить, просто страна такая. Ее же картины были идеальны, как и она сама. Еще не окончив обучение, она начала продавать свои работы. Расходились они на ура. В свои двадцать три года она уже была одним из самых желаемых художников не только в стране, но и за границей. Но сама она была вечно недовольна своими произведениями. «В них не хватает чего-то более живого», - говорила она на какому-то интервью. Но несмотря на это, ее работы продолжали раскупаться.
Она снова взяла в руку нож, другой придвинув к себе бокал с чистой водой. Маленький быстрый укол кончиком лезвия в палец, и капелька крови несется вниз к воде, войдя в которую, создает немыслимые узоры. Она будто живет уже своей жизнью, пока не успокоится и не перестанет рисовать линии под водой. Но другая капля вновь нарушает этот покой, отчасти возвращая к жизни свою сестру…
Она зачарованно наблюдала за жизнью своей крови вне своего тела. Вторая рука положила нож и начала набирать на телефоне номер.
- Алло? Это бассейн? Можно забронировать на один час весь бассейн?... Да, завтра, желательно утром… Нет, будет только один человек… С восьми до девяти? Отлично. Спасибо.
_______________
Почти все было готово. На бортике бассейна стояла одна камера, вторая была прикреплена к стенке под водой. Канат тянулся от крепления на потолке, на другом его конце был прочно зафиксирован рюкзак, который толстой нитью пока что был привязан к трамплину, будто воздушный шар, готовый к полету. Она стояла неподалеку, осматривая свою работу. Из вещей, созданных руками человека, на ней был только чехол от ножа, к которому она пришила лямку, перекинутую сейчас через плечо. Нож, собственно, был в чехле.
Запикал таймер камеры. Значит, оставалось десять минут из оплаченного времени. Пора…
Она подошла к трамплину, притянула к себе рюкзак, продела руки, зафиксировала крепления на груди и животе и аккуратно, нежно оттолкнулась. Подождав две минуты, пока канат перестанет раскачиваться, и она спокойно зависнет над водой, она достала из ножен зеркальный клинок. Сначала сделала надрезы на кончиках пальцев рук и немного понаблюдала, как капли радостно падают в воду, начиная рисовать ее последнюю картину. Будто бы первые, пока еще неуверенные мазки художника, который еще не до конца продумал сюжет будущего шедевра.
Оставалось мало времени. Пора было брать кисть побольше и начинать заканчивать. Она крепко сжала в руке нож, коснулась пару раз своего горла, будто прицеливаясь, и одним резким движением…
_______________
Охранник бассейна открыл дверь, ведущую в помещение, на ходу громко говоря: «Время вышло, девушка, пора…» Конец фразы превратился в сдавленный хрип.
Обнаженная девушка висела над бассейном. Вода под ней постепенно все краснела и краснела. Ручейки крови текли по ее белоснежному телу. Было ясно, что перерезано горло, хотя превосходно-пышные черные волосы закрывали все лицо и шею, спускаясь волнами до середины плеч. Камера под водой в то время снимала создание идеально красивой картины, полной жизни и движения. Эксперты, изучая впоследствии эти записи, с ужасом и восхищением признавали это шедевром. В ее биографии один автор написал в заключении:
«Красота убивает изнутри. Она не может жить спокойно, пока не добьется идеальной красоты. Поэтому убивает себя, зная, что это будет красиво и идеально, как зарождение жизни и ее конец- смерть.»

[Алевтина]

Когда начала читать последние абзацы, мурашки побежали по телу..) ух...Ирк, маньячко..)))

[Claudia]

Маньячество - наше все, угу.) Последнее такое близкое, понятно, почему, я думаю.
Про Париж.. во многом соглашусь, но ведь в разлуке тоже есть своя романтика. Мне так кажется. Но ты права, мне хочется туда съездить снова, но.. и правда, одной, только одной.) Просто мне будет жалко делиться с другими, угу.))
Скрытый текст

Это мифическая "Настоящая Любовь", лишь город вместо мужчины, когда ни одно препятствие не имеет значения, сердце рвется туда, куда его тянет, проникая сквозь глухие стены.

[фЫрк]

ну дык, маньяк маньяку брат))
и действительно, зачем нужен мужик, если есть целый город, который всегда свободен, у него на тебя всегда есть время, он дарит запахи, чувства, цвета, вдохновение наконец, которое можно в нем найти всегда, даже если ты ненавидишь этот город, все равно что-то в нем может тебя привлечь. тем более что-то в нем будет особенное, ведь не зря же появилась ненависть...)

[фЫрк]

Невинный убийца

Ей снова стало плохо. Голова в буквальном смысле разрывалась на части. Она попыталась сжать ее между ладоней, но наручники не позволили этого сделать.
- Мария? Мария, с вами все в порядке? - спросил ее с другого конца тяжелого металлического стола мужчина в черном костюме. Но девушка уже сползла со стула на пол, глаза ее были широко открыты, и она не моргала.

- Это уже третий раз за неделю, и только во время моих визитов. Я уверен, что в камере случается то же самое.
- Да, говорят, что она иногда ведет себя странно. Я расспрашивал тех, кто сидит с ней, - адвокат и врач шли по коридору здания тюрьмы после того, как девушку отправили обратно в камеру.
- Она больна, за ней нужен постоянный присмотр. Думаете, ей место в тюрьме?
- Ну, друг мой, подумайте сами, она похожа на холодного здравомыслящего убийцу?
- Нет, как-то не вяжется это все. Я еще приду завтра. Думаю, мы обойдемся без суда. Вы подготовите отчет по ее болезни?
- Да, Александр Львович, приходите после десяти, - они пожали руки и разошлись.

Вернувшись в свой кабинет, Александр включил запись, которую успел сделать сегодня:
- Итак, давайте все соберем по кусочкам, то есть начнем сначала и будем медленно вспоминать и складывать все воедино. Начнем с вас. Расскажите о себе.
- Меня зовут Станицына Мария Олеговна. Родилась в Оренбурге в 1980 году, переехала в Москву в 2003 году после смерти родителей. Сейчас мне 25 лет. Живу на юге города, работаю редактором журнала...
- Хорошо, думаю, этого достаточно. Теперь вернемся ко дню происшествия. Вы говорили, что пришли к друзьям...
- Да, это были старые друзья моих родителей. С их дочерью мы ходили в одну школу. И в тот день был седьмой день рождения ее сына. После обеда мы все сидели и разговаривали, как...
- О чем вы разговаривали, Мария?
- Обо всем: о наших работах, о семьях, о новостях, в конце затронули его... Депутата...
- Так... И что было дальше?
- Тут нас прервал муж Сони, ну, моей подруги, и сказал, что их сын хочет мне рассказать стишок, а то мы все о серьезном да о серьезном.

Утро. На солнышке жарко.
Кошка стоит у ручья.
Чья это кошка?
Ничья!
Смотрит на всех,
Как дикарка.

Мы объясняли дикарке:
- Ты же не тигр в Зоопарке,
Ты же обычная кошка!
Ну, помурлычь хоть немножко!

Кошка опять, как тигрица,
Выгнула спину и злится.
Кошка крадется по следу...
Зря мы вели с ней беседу. *

- Ну, это было необязательно...
- Что именно?
- Читать стих.
- А... Простите, я просто...
- Ладно, дальше.
- А дальше... Дальше ничего. Я помню только адскую головную боль, когда я очнулась посреди улицы с пистолетом в руке, рядом лежит этот несчастный, и вокруг воют сирены, и бегает милиция.
- Хорошо. Вы понимаете, что убили человека?
- Нет, не понимаю. Я даже его не знала. То есть лично. И я ничего не помню...
- Верно. У нас будет экспертиза врача, что вы больны. У вас частые приступы... Вы можете их объяснить?
- Это как будто я резко засыпаю и вижу сны.
- Что вы видите?
- Так... Картинки... Обычно совершенно не связанные. Это неважно. А-а-а-а...
- Мария?
На это запись заканчивалась. У Марии случился очередной припадок. Александр мерил комнату шагами, размышляя вслух: "Да, Мария, ты определенно больна. Не место тебе в тюрьме, не место..."

Суда не было. Было решено, что Станицына Мария отправится в лечебницу для умалишенных.
Приступы не прекращались, а наоборот стали чаще. То ли таблетки для психов так действовали, то ли общение с самими больными, но все чаще на Марии стали появляться ушибы и ссадины от частых падений в самых неподходящих местах. Кошмары ее с каждым днем становились четче и осмысленнее. Обычно во сне с ней разговаривал какой-то огромный мужчина, или это она была маленькой. На вид ему было лет тридцать, но все лицо было покрыто шрамами, одной брови вообще не было, губы то и дело расплывались в слащавой улыбке, обнажая два больших, сколотых по краям зуба. Он либо долго и серьезно что-то рассказывал ей, что она не могла разобрать - всегда мешал шум каких-то инструментов вроде пилы, либо протягивал ей конфету, брал за руку и вел в какой-то кабинет, напоминавший кабинет стоматолога. И всегда во сне в какой-то момент начинали будто бы прорезаться слова... Слова из того детского стишка. Они становились все громче и ближе, и именно тогда Мария просыпалась, окруженная медсестрами, в своей палате.
Первые два года в больнице ей было страшно. Она боялась каждой новой минуты, в любой момент тот огромный человек мог утащить ее обратно в сон. Обычно она забивалась куда-нибудь в угол, свернувшись, как напуганный ёж, только иголок не хватало, и, забываясь, бормотала под нос детский стишок про дикую кошку. Но еще за два года она научилась терпеть, перестала сопротивляться, пытаться контролировать сон, в общем, между приступами стала выглядеть как совершенно нормальный, здоровый человек. Во снах она стала замечать детали: окружение, интерьер здания, лица людей и детей.
Вот она идет по коридору, вокруг бегают мальчики и девочки ее возраста. Да, она ощущает себя на лет восемь-девять. Вот вереница лиц мелькает перед ней, и она узнает их, даже вспоминает некоторые имена. Да, точно, это тот лагерь, первый детский лагерь, куда ее отправили родители. По идее она должна была ехать туда со своей подругой, той, чей сын тогда справлял свой день рождения. Но почему-то она не смогла поехать... Опять к маленькой Марии подходит этот человек с шрамами. Но теперь она помнит его: дядя Лёша, так его звали все в лагере, директор всего этого. Он часто подходил к кому-нибудь из детей и уводил с собой, чтобы "провести беседу" с ним наедине. Единственное, что мог потом ответить ребенок на расспросы ребят, что ему давали конфеты и о чем-то говорили, но, по-видимому, это было неважно. Теперь дядя Лёша пришел за ней. Вот они идут по коридору, заходят в кабинет, как на прием к стоматологу. Он достает из кармана конфеты, предлагая выбрать любую. В соседнем помещении слышится какой-то скрежет и звук, будто пытаются разрезать что-то железное. А потом... Потом ничего. И сквозь это ничего проступает детский голос, читающий стишок...
Это был последний припадок Марии, больше не было снов. Прошло пять лет с момента ее заключения в больницу. Пару месяцев спустя ее отпустили за примерное поведение. Мария продолжила свою жизнь, будто ничего и не было. Ее приняли обратно на работу, квартира тоже осталась за ней. Она пыталась, если не забыть, то хотя бы закопать поглубже и воспоминания, и сны о еще более глубоких воспоминаниях.

Мария сидела на станции метро Октябрьская и ждала поезд. Был довольно поздний вечер воскресенья, поэтому поезд не спешил появиться. На лавочку сел кто-то еще:
- Знаете, у меня внучок есть. Сегодня со школы пришел и рассказал мне стихотворение. Оно вроде бы и детское, но все же...
За эти несколько секунд она успела взглянуть на мужчину преклонного возраста, который улыбался всем своим морщинистым и полным шрамов лицом, она узнала эти два сколотых зуба, выпиравших из его растянувшихся губ. Мария резко вскочила, но он уже начал читать: "Утро. На солнышке жарко..." И она встала как вкопанная. В туннеле светлело от фонарей приближающегося поезда. Нарастал гул. Он будто крался в нарастающем темпе к Марии, которая невольно с ужасом начала повторять за мужчиной слова стишка, медленно переступая ногами, двигаясь назад.
- Зря мы вели с ней беседу, - закончил "дядя Лёша" и уткнулся взглядом в газету, которая лежала у него на коленях. Мария сделала последний шаг назад. Послышался визг тормозов, пронзительный звук гудка. Мужчина аккуратно сложил газету, засунув ее за пазуху, и отправился на выход со станции. Позади него из вагонов выгружали людей, которые еще не знали, что произошло. Его чуть не сбили два милиционера, спешившие к поезду. Стоя на эскалаторе, он достал мобильный телефон:
- Ты не представляешь, кого я встретил. Девчонку из лагеря 1988-го года. Да... Да, прямо на станции метро. Я же говорил, что не только у Артема прорезалась память. Да я говорю тебе, она меня вспомнила. Я же показывал тебе ее дело и записи врача об ее снах. Нельзя было терять ни минуты. Все-таки в тех чипах была какая-то ошибка. В смене следующего года, во всяком случае, воспоминаний ни у кого пока не было. Ладно, главное, что пароль сработал. Ты же хорошо заплатил отцу того мальчишки, что читал ей стих? Вот и славно. Будем считать, что дело по Марии Станицыной закрыто... Да, покоится с миром, теперь точно уже ничего не вспомнит, - прежде чем сойти с эскалатора он еще раз посмотрел вниз, будто проверяя, не оставил ли за собой следов. Но единственное, что он увидел, это бесконечную череду голов, и, возможно, в какой-то из них так же, как и в голове Марии, была заложена эта бомба замедленного действия - чип невинного убийцы.
__________________________________________
*автор стихотворения - Агния Барто

[фЫрк]

Выход есть всегда

Солнце больше не светило. Серые пятна поглотили его в своей тусклости и безмятежности. Уже было все равно, закрывают ли его облака или нет. Небо больше не было голубым. Вообще все погрузилось в некую дымку, стало похожим на обесцвеченную картинку, на немного обработанное старое черно-белое кино. Люди перестали видеть радугу, были очевидцы, которые замечали серую дугу, возникающую во время редких кислотных дождей. Но скорее это были всего лишь байки, ибо никто не выходил из бомбоубежищ во время дождей. Большинство вообще не выходило наружу, боясь подхватить какую-нибудь заразу и умереть вскоре из-за нехватки лекарств.
По неким расчетам человечеству оставалось еще существовать на Земле 243 дня. Кто-то говорил больше, кто-то меньше, основная масса просто жила пока живется, не обращая внимания на электронный счетчик, который отсчитывал эти дни в каждом убежище. Больше не было стран, городов, возможно не было целых континентов. Были только бомбоубежища: Б-1, Б-2, Б-3 и так до Б-139, которые связаны между собой лишь отлаженной специалистами сетью интернета. Семьи, так называли себя жители отдельных убежищ, состояли из миниму тридцати человек. Бывало, численность семьи доходила до сотни, тогда прогнозы давали им еще меньше дней. Убежища доже организовали торговлю между ближайшими точками. Самым ходовым товаром были табак, алкоголь и наркотики. Меньшую часть использовали в медицинских целях, остальное - исключительно для того, чтобы раскрасить этот посеревший мир.
Запрещалось иметь детей. Хотя даже если кто-то беременел, то чаще всего случались выкидыши. Так действовала отравленная среда. Если рождались дети - они были изначально нездоровы. Более того, просачивались слухи, что сохраненные в живых дети были мутантами, не имеющими ничего общего с нормальным человеком. Поэтому новорожденных выносили наружу, оставляли в какой-нибудь яме и бросали там, будто это они виноваты в своей сущности, будто это они уничтожили жизнь на Земле, будто это они погубили всякую надежду на будущее. Но их боялись. Или скорее не хотели делиться запасами, которых с каждым днем только убывало.
Некоторые сходили с ума и уходили из убежищ, после чего их больше никто не видел. Правда, была одна сказка, небылица, что где-то есть эдакий Оазис, где сохранилась жизнь с более-менее пригодной для обитания окружающей средой. Говорили, что люди там прожить смогут еще лет 50. Жители убежищ не видели смысла искать Оазис... Какая разница: чуть больше дней жить, чуть меньше... Люди уже устали жить в страхе перед днем, когда закончатся запасы, и им останется только корчиться от боли в желудках и в потрескавшихся от сухости губах. Поэтому в каждом убежище у каждого человека был доступ в оружейную. Любой мог войти туда, взять пистолет с максимум двумя патронами (про запас), выйти наружу и подарить остальным еще несколько часов жизни. Чем ближе был Последный Час, тем меньше оставалось патронов. "Выход есть всегда", - говорил плакат на выходе из любого убежища с изображением человеческой головы с пистолетом у виска. Люди перестали надеяться. Это уже не были те разумные существа, что уничтожили этот мир. Это были укуренные, упитые, обколотые организмы, которые чудом еще умели ясно выражать свои мысли. Они больше ни на что не надеялись, они просто не думали. А тот, кто думал, сходил с ума, а последствия уже известны.
Выхода было два: быстрая смерть или долгая смерть.
До заветного Последнего Дня не дожил никто. Никто не увидел цифру "0" на счетчике. Никто из убежищ так и не увидел Оазиса, который действительно существовал, в котором жило двенадцать человек, принесших себя в жертву их сумасшедшему, как и они сами, божеству в Последний День, хотя они ошиблись, не дожив до него неделю.
Земля была обезображена и брошена. Она была наконец-то свободна.

(из межгалактического учебника для 10го класса общеобразовательного учреждения "История жизни в космосе")